Наконец-то пришел Жиль. Едва он вошел, как Меада проговорила:

– Айви нет. Боже, Жиль, что случилось? Ты буквально сам не свой!

Сердце у Меады сжалось. Вид у Жиля был невероятно угрюмый, сердитый взгляд, на лице застыло жесткое, даже жестокое выражение. Пройдя мимо нее в гостиную, он заговорил:

– Мне нельзя задерживаться. Сколько сейчас времени? Без десяти семь, эти часы идут правильно? Твоя тетя скоро вернется, мне бы не хотелось встречаться с ней и вообще ни с кем. Мне совершенно необходимо увидеться с Мэтландом, это мой адвокат. Если есть хоть какая-то доля правды в этой истории с выплатой четырехсот фунтов в год, то он, наверняка, знает об этом. Кажется, он уехал за город, но я надеюсь, что смогу связаться с ним по телефону. Чем раньше он возьмется за дело, тем лучше. Пусть она не думает, что может заставить всех плясать под свою дудку!

Меада испугалась. Он разговаривал с самим собой, как будто ее здесь не было. Никогда прежде она не видела его в приступе ярости – рассерженный, негодующий мужчина, целиком поглощенный своими заботами; она впервые узнала, что такое непостоянство мужского характера. Меада испугалась, но отчего-то приободрилась. Если Жиль вдруг стал таким черствым с ней, то что уж говорить о Кароле. Он жаждал борьбы.

Жиль мельком взглянул на нее, слегка коснулся ее плеча и сказал:

– Я позвоню.

Затем он вышел, не замечая, как сильно хлопнул при этом дверью.

С этого момента и дальше последовательность событий приобретает первостепенное значение.

Жиль захлопнул за собой двери без пяти семь, примерно в это же самое время миссис Уиллард, вся в слезах, стояла перед своим мужем с двумя написанными карандашом записками. Первая из записок, уже знакомая, содержала такой текст:

«Хорошо, Уилли, дорогой, обед, как обычно, в час.

Карола».

Вторую она нашла сегодня днем после тщательных поисков следов неверности мистера Уилларда. Она была очень краткой, но ее содержание вынудило миссис Уиллард перейти к открытым обвинениям.

«Хорошо, завтра вечером, как насчет этого?

К.Р.»

Самым ужасным в этой записке было отсутствие даты. Завтра вечером означало все что угодно:

это могло уже произойти, но также это могло случиться сегодня в среду вечером и с такой же вероятностью завтра. Терпение миссис Уиллард лопнуло. Вот какова награда за то, что она двадцать лет была мягкой и послушной женой. Когда она протянула мужу записку, внешне она очень походила на осмелевшую овечку, загнанную в угол.

Мистер Уиллард очутился в крайне неприятном для себя положение. За всю их совместную супружескую жизнь он установил в своем доме строгий и совершенный порядок. Его слово было законом, авторитет непререкаем. Теперь же ему приходилось оправдываться. Вера в него поколебалась, надо было как-то поддержать свой авторитет. Он слегка откашлялся и произнес:

– Амелия, ну, в самом деле.

Миссис Уиллард разрыдалась и топнула ногой.

– Не называй меня Амелия, Альфред, я не выдержу этого! Увлечься какой-то девчонкой, да еще в твоем возрасте!

– В самом деле…

– Да, в твоем возрасте, Альфред! Тебе пятьдесят лет, и ты выглядишь ровно настолько же, ничуть не моложе! И как ты думаешь, зачем ты нужен такой девчонке, как она, лишь для того, чтобы немного развлечься, потому что ей скучно, и потратить твои деньги и… заставить меня страдать…

Голос миссис Уиллард оборвался. Она упала на кушетку, грузная, растрепанная, с красными глазами и распухшим от слез лицом.

Мистер Уиллард снял очки и протер их.

– Амелия, я настаиваю, – привычным внушительным тоном начал он, но и тон не возымел никакого действия на жену.

Миссис Уиллард сразу прервала его. Кушетка придала ей больше уверенности, не надо было больше стоять на слабых трясущихся ногах.

– Разве я не была тебе хорошей женой? Разве я не делала все, что было в моих силах?

– Это не относится к делу, – он снова откашлялся. – Насчет этих записок…

– Да, Альфред, как насчет них? Приятное лицо мистера Уилларда покраснело, что вовсе не шло ему.

– Ничего в них нет, – сказал он. – Ты меня удивляешь, Амелия, более, чем удивляешь. Вот что я скажу тебе, я никогда бы не поверил, что ты способна на такое – рыться в моих карманах.

Так было немного лучше. Хоть и очень избито, и очень литературно, тем не менее это позволяло поставить Амелию на свое место. Теперь, по всей видимости, придется оправдываться ей.

Однако живость, с которой она возразила ему, удивила и обеспокоила его.

– А если бы я оставила твои таблетки из сахарина в кармане синей куртки, которую ты велел мне отдать в химчистку, что бы ты сказал тогда, хотела бы я знать! В ней-то и находилась первая записка. Из нее видно, как эта девчонка вскружила тебе голову и заставила тебя забыть о всякой осторожности, иначе ты никогда бы не оставил записку там, где я могла бы ее найти. Если ты покажешь мне женщину, которая не прочитает такого рода записку, если уж она попала к ней в руки, то я заявляю тебе прямо в лицо, что она вообще не женщина, что у нее нет никаких чувств к мужу, которые должна испытывать жена!

Мистер Уиллард был снова обескуражен. Несколько раз он сказал «в самом деле», причем произносил их на самый разный лад – и протестующе, и раздраженно. Наконец, когда миссис Уиллард снова зашлась от очередного всплеска рыданий, промокая глаза мокрым от слез платком, он сказал:

– В самом деле, Амелия! Можно подумать, что это преступление, пригласить кого-то из соседей пообедать!

– Ах, из соседей!

– А разве она нам не соседка? Да будет тебе известно, она хотела обсудить со мной один деловой вопрос.

– Деловой! – фыркнула миссис Уиллард.

– А почему нет, Амелия? Если хочешь знать, то речь шла о подоходном налоге.

– Подоходном налоге, вот как?

– Да, о подоходном налоге.

– Я не верю ни единому твоему слову! – бросила миссис Уиллард. – Мне стыдно за тебя, Альфред, как ты смеешь так откровенно лгать мне в лицо, – ты просто морочишь мне голову всякой ерундой и думаешь, что я тебе поверю, никогда и ни за что на свете! Ладно, пусть она обедала с тобой, чтобы поговорить насчет подоходного налога, но о чем вы тогда собирались говорить «завтра вечером» и в какой вечер этому суждено было произойти? Не в ту ли субботу, когда ты заверил меня, что тебе надо повидаться с мистером Корнером? Или это произошло бы сегодня, когда ты под каким-то выдуманным благовидным предлогом поднялся бы к ней наверх? Что ты скажешь мне теперь?

Мистеру Уилларду нечего было сказать. Он никак не подозревал, что у Амелии откроется такой досадный талант – выставлять его поступки в дурном свете. В конце концов, что такого он сделал? Поднялся наверх поболтать по-соседски, поменял электрическую лампочку, пока они дружески подшучивали друг над другом, и наврал насчет мистера Корнера. Она даже не разрешила поцеловать ее, только ласково обозвала «смешной человечек» и спровадила. Он даже раскаивался в этом. И тут еще Амелия, которая вела себя так, как будто он дал серьезный повод для развода. Такая подозрительность. Полное отсутствие выдержки.

Он снова заговорил веско и внушительно, как муж.

– Я отказываюсь дальше выслушивать эти беспочвенные обвинения. Они абсолютно несправедливы. Я удивляюсь тебе, Амелия. Однако надеюсь и считаю, что и тебе еще долго будет над чем удивляться. Ты совершенно утратила выдержку и всякое чувство меры. Я оставляю тебя одну в надежде, что так ты быстрее придешь в себя. Этим мне хотелось бы дать тебе понять, как я недоволен.

На этот раз все произошло, как положено. Его голос обрел былую уверенность. Нужные слова сами ложились ему на язык. Он повернулся к дверям и вышел с напыщенным самодовольством маленького петуха.