– Молодчина! Сейчас вам больше всего нужна чашка крепкого чая.

Агнесс захотелось чаю больше, чем чего-либо на свете. Чай был отменным. Когда она выпила чашку. Мистер Дрейк наполнил ее снова. Он также протянул ей пакетик, внутри лежали сдобные булочки с изюмом.

– Вам нравятся булочки с изюмом? Мне очень. На вкус они почти как до войны. Видите, в них есть изюм и лимонная цедра. Я купил их, чтобы устроить дома для себя оргию, но, пожалуй, так еще лучше.

Мисс Лемминг съела две булочки и выпила еще две чашки чаю. Этого хватило совершенно, чтобы заменить ленч. Выпивая последнюю чашку, она поняла, что мистер Дрейк за что-то ей выговаривает.

– Белл говорил, что вы уже утром выходили в город. Почему вы опять пошли на улицу? Вам следует отдохнуть.

Агнесс так привыкла чувствовать себя неправой, что принялась оправдываться.

– Мне надо было поменять книгу.

– Разве вы не поменяли ее этим утром?

– Поменяла. Но книга, которую я принесла, маме не понравилась.

Брови мистера Дрейка от возмущения поползли вверх так, что едва не коснулись его густой серо-стального цвета шевелюры. Он стал очень похож на вселяющего ужас Мефистофеля. Он проговорил с резкостью застенчивого человека, перешагнувшего известную черту.

– Ваша мать чертовски себялюбивая женщина.

Мисс Лемминг уставилась на него. Ее сердце заныло от боли. Чайная чашка затряслась у нее в руке. За всю свою жизнь никто и никогда не говорил ей столь ужасные вещи. Кроме того, он выбранился, почти выбранился. Ей следует в подобающих выражениях укорить его. Однако ей ни– , чего не приходило в голову, а что-то в глубине ее души шепнуло: «Это правда».

Он взял чашку из ее рук и поставил на стол.

– Это правда, разве нет? Кому, как ни вам, это известно лучше всех? Она убивает вас. Когда я вижу, как кого-то убивают, то не могу оставаться равнодушным и молчать. Почему вы миритесь с этим? Почему не пойдете и не подыщете себе работу? Вокруг так много мест.

Мисс Лемминг перестала дрожать и сказала откровенно и прямо:

– Два месяца тому назад я попыталась. Вы никому не расскажете. Потому что там мне сказали, что я недостаточно крепка. И если моя мать узнает об этом, это ее ужасно как расстроит. Она не понимает, что я вовсе не такая уж крепкая, как выгляжу. Все плохо, мистер Дрейк, мне некуда податься.

Брови Дрейка опустились, выражение его лица смягчилось.

– Да, все не просто, – согласился он. Но всегда есть какой-то выход. Возьмите, например, меня. Я был, ну, несколько лет оторван от мира, и когда вернулся, то обнаружил, что у меня нет ни денег, ни работы, ни друзей. Я в самом деле не видел для себя никакого выхода. Тогда мое положение было хуже некуда. Но потом я занялся бизнесом, довольно-таки странным, я даже считаю, что вы вряд ли одобрили бы его, тем не менее это позволило мне встать на ноги. Признаюсь, что я никогда не жалел об этом, хотя иногда у меня возникало желание заняться чем-то более подходящим. Но каждый раз, когда мне этого хотелось, я напоминал себе, что мой бизнес дает мне средства на жизнь. И не просто на жизнь, а на обеспеченную: содержать небольшую машину и в свободное время заниматься тем, что мне нравится. Дело вот в чем, если вы не можете заполучить то, что хотите, то здравый смысл подсказывает вам поставить перед собой вполне достижимую цель.

Небольшой румянец выступил на щеках у Агнесс Лемминг. Уродливый черный берет соскользнул с ее головы то ли сам, то ли с помощью мистера Дрейка. Спрятанная под ним копна каштановых волос рассыпалась кольцами по ее плечам. Раньше ее волнистые волосы были еще богаче, еще красивее, но и теперь они придавали Агнесс столько же очарования, как и прежде. Мистер Дрейк ничего не упускал из виду. Он также заметил, как удивительно подходит цвет волос под цвет ее глаз, делая ее еще более привлекательной. Глаза Агнесс блеснули, и она спросила:

– Чего же вы хотели?

– Я хотел луну, – ответил мистер Дрейк. – Луну и звезды, и счастья. Все этого желают, когда молоды, но когда мы не можем заполучить все это, то говорим, что этого нет, и вместо того набиваем свой живот всякой дрянью, которая идет на корм свиньям, а потом страдаем несварением желудка.

У Агнесс Лемминг был очень приятный мягкий голос, которым она очень деликатно спросила:

– И что вы называли луной?

Он посмотрел куда-то в окно, но видел там не покрытую щебнем дорожку и густые заросли викторианского кустарника, а, по-видимому, нечто совсем иное.

– Женщину, просто женщину. Знаете, как это обычно бывает.

– Что же случилось?

– Я женился на ней. Совершил роковую ошибку. Луна должна оставаться на небе. Вблизи она теряет все очарование блеска и лучше видна ее мертвая безжизненная поверхность. Лучше отбросить метафоры в сторону, короче, она изменила мне и ушла с другим. Я потратил все свои деньги до последнего пенни на бракоразводный процесс. Сколько тут иронии. Вот моя история. А какая ваша?

– У меня нет никакой истории, – печально прозвучал мягкий голос Агнесс.

– Похоже, что ваша мать высасывает из вас все соки. Неужели вы так и будете жить, позволяя ей помыкать вами?

– Что я могу сделать? – грустно заметила Агнесс.

Мистер Дрейк отвернулся от окна и посмотрел на нее особенным, полным решимости взглядом.

– Ну, вы можете выйти за меня замуж.

Этим вечером четыре человека занимались одним и тем же делом – они писали письма. Они тоже представляли собой часть складывающейся картинки-мозаики.

Карола Роланд писала некоему лицу, которого называла «Туте, дорогой». Письмо было сентиментальным и кокетливым.

«Мне так скучно без моего Тутса. У нас одно страстное желание – быть вместе. Конечно, я понимаю, нам надо соблюдать осторожность, пока ты не получишь развода. Я живу здесь словно монахиня, тебе не стоит волноваться из-за меня, хотя чуть-чуть можно, я не против; потому что я всегда думаю о тебе. Зато когда мы поженимся, какое прекрасное время наступит для нас обоих».

В письме еще было много в таком же духе.

Но письмо это не было отправлено, потому что мисс Роланд внезапно утратила к нему всякий интерес. Ее посетила блестящая идея. Когда вам все опостылело, блестящие идеи особенно приятны. Мисс Роланд опротивело все до такой степени, что ей было приятно отвлечься, и она ухватилась за Альфреда Уилларда. Как бы там ни было, но письмо к Тутсу вызвало у нее приступ скуки. Что из того, если он немного подождет ее письма. Карола считала, мужчин следует заставлять ждать, это возбуждает в них больше страсти. Она уже довольно долго выдерживала Тутса в подобном состоянии, так что ему пора уже было прийти к ней с обручальным кольцом и с не менее приятным документом о передаче ей имущества, поскольку его развод был уже делом решенным. Возможно, Туте был скучен, конечно, он был скучен, но зато он был богат!

Карола сунула письмо в очень красивый бювар, взяла связку ключей из сумочки и направилась вниз, в кладовую. Блестящей идеей было взять там вращающее колесо с вспышками, вроде фейерверка.

Однако назад она поднялась, неся пакет писем и большого формата фотографию с надписью. Поставив фотографию с левой стороны камина, Карола присела и стала читать письма…

Мистер Дрейк писал Агнесс Лемминг:

«Моя дорогая!

Я должен тебе написать, потому что мне хочется, чтобы у тебя было что читать, раз меня нет рядом и мне нельзя сказать этих слов. Ты живешь в тюрьме, и уже долго. Выйди из нее и оглянись на мир вокруг себя. Я могу показать тебе лишь очень маленький уголок в этом мире, но это будет не тюрьма, а твой дом. Мне хорошо известно, на что похожа жизнь у заключенного. Освободись, пока эта жизнь не погубила тебя. Если твоя мать не делает твою жизнь в чем-то легче и лучше, то она губит тебя. Ты говоришь, что не в силах ее оставить, но она ведь нуждается не в твоем участии, а в твоих услугах. Наймем ей прислугу, которая может уйти, если поводок будет слишком тугим. Ты для нее не дочь, а рабыня. А рабство безнравственно и мерзко. Это жестокие слова, но ты хорошо знаешь, что это правда. Мне хотелось произнести их давным-давно. Ты помнишь тот день, когда я поднес твою корзину в городе? Тогда все и началось. Корзина была неподъемной, твоя рука дрожала от напряжения. Наверно, мне стоило тебя отругать за терпение в твоих глазах и за предназначенную мне улыбку. Людям не позволено быть такими терпеливыми и улыбчивыми под гнетом невыносимой тирании. Ты никак не шла у меня из головы. Я открыл, что ты для меня самое безумное создание, святая, которая стремится к мученичеству. Чистое безумие с моей стороны просить твоей руки. Ты способна разрушить мою нравственность и превратить меня в себялюбивого монстра. Но я предостережен и, значит, вооружен. Мое лучшее оружие – мое желание: больше всего на свете я хочу сделать тебя счастливой. Я верю, что смогу сделать это. И если это не довод, который умолил бы тебя, тогда я добавлю, что я сам не очень счастливый человек, что ты можешь дать мне все, что я потерял и даже еще больше. Не дашь ли ты мне все это?»