Некоторое время спустя Лебедев, как обычно, просматривал соответствующую кальку: курсы, цифры, условные обозначения.

И вдруг: на кальке, вместо значка «авианосец», был нарисован особый огурец, обозначающий для посвящённых понятие «танкер».

— Ты чего мне здесь нарисовал! Какой танкер, если был авианосец! — истошно завопил Лебедев.

— Товарищ командир, — тихо сказал Краюхин. — Был ТАНКЕР — я сам видел.

— Да что ты там видел? Ты на звёзды смотрел! А я видел — АВИАНОСЕЦ! И акустики могут подтвердить: был авианосец!

— Товарищ командир!..

— Ничего и слышать не хочу! Кальку переделать! — сказавши это, Лебедев росчерком красного фломастера перечеркнул кальку и собственноручно написал роковое слово: «переделать».

— Я не буду переделывать, — твёрдо заявил Краюхин. Это тоже были роковые слова. Кто-то из них двоих после этого должен будет отправиться в тюрьму.

— А я тебе приказываю!

У Краюхина губы пересохли от волнения. Но он сказал:

— Я отказываюсь выполнять ваш приказ!

— Тогда я отстраняю тебя от службы! Марш в свою каюту под арест! На берег сойдёшь в наручниках! Я тебя, падлу-суку, мать-перемать, отдам под трибунал, посажу за неподчинение!

И опять свидетелей было — хоть отбавляй, ибо эта сцена происходила на том же самом месте, что и прошлая история с журналом учёта событий.

И снова на сцену выходит особист, неведомо откуда узнавший об этом.

Вызов. Беседа.

— Это был одинокий ТАНКЕР. Не бывает авианосцев без охранения, — доказывал Краюхин особисту Швякову.

— Знаю, — вкрадчивым голоском промурлыкал кагэбэшник. — Кое-чему учился. Авианосец — его чуть ли не целая эскадра охраняет.

— Да оторвался от своих! — кричал Лебедев.

— Это не могло быть авианосцем ещё и вот почему, — спокойно продолжал объяснять Краюхин. — За час до этого разведка получила сообщение, что наш спутник обнаружил авианосец «Си Хиро» в ста милях от того места, где мы засекли танкер! Не мог американский авианосец пройти за час сто миль!

Это был совершенно убийственный довод. Со спутником не поспоришь. И именно поэтому Краюхин так упёрся: когда на берегу дойдёт до разбирательства, ведь точно же, что сопоставят данные от спутника с докладом Лебедева и его штурмана! Акустикам простят — всем известно, что у них наука не точная, что-то вроде искусства; там у них всякое можно услышать в зависимости от перемены окружающих условий. Бывали случаи, когда слышно за сто миль проходящий корабль так, как будто он плывёт совсем рядом, а бывает и так, что рядом ничего не слыхать. А вот со штурмана — спросят. И тогда он сошлётся на спутник. В принципе это мог быть трибунал как раз-таки для Лебедева, а не для непокорного штурманюги. Или — просто тихое и бесславное окончание службы.

— Да оторвался, говорю, от своих! Отбился!

— Не уходят авианосцы от своей охраны, — тихо и зловеще проговорил особист. — Это тебе не стадо баранов.

Все факты были против Лебедева. Мат-перемат кончился, надо было спасать собственную шкуру. И вот, оставшись наедине с Краюхиным, он повёл себя вдруг как-то по-новому:

— Ну, Валёк, ну чего ты, в самом-то деле? Да я ж тебя всегда выделял, отличал среди других… Ну мы же с тобой одно училище кончали… Ну давай, не будем раздувать…

Далее последовали уговоры: ты скажи, мол, что было так и так, а НЕ так и так. Мол, ошибся, недоглядел — с кем не случается: смотрел на свои звёзды, а авианосец впопыхах принял за танкер.

Краюхин не изменил своих показаний.

Потом, спустя много времени после Карибского моря и Мексиканского залива, после берегов знойной Венесуэлы и холодного Ньюфаундленда — уже на ледяных берегах Кольского полуострова было разбирательство. И этого эпизода, и того предыдущего, и некоторых других.

Действия капитана третьего ранга Краюхина и капитан-лейтенанта Нестерова были признаны правильными; действия капитана второго ранга Лебедева — ошибочными. Но никакого шума по этому поводу не было поднято. Разобрали — и забыли.

И Лебедев получил за тот поход отнюдь не выговор.

Отгадайте — что?

Орден — вот что он получил!

Но может быть, он совершил в этом походе какой-нибудь подвиг да такой значительный, что тот перекрыл своим величием все остальные недочёты в работе?

Ни хрена он не совершал! Просто по разнарядке полагался орден. Вот и он и получил орден.

Паника в носовых отсеках началась отнюдь не с матросов. Тихая, и сперва не истерическая, она пошла от начальника химической службы — капитан-лейтенанта Пранькова. Ирония судьбы: Праньков этот, кстати, являлся ещё и секретарём партийной организации на этой подводной лодке!

Трудно определить ту грань, с которой пребывание в коммунистической партии становилось явным преступлением, а не чем-то вынужденным, чему люди подчиняются в силу каких-то обстоятельств. Думается, что секретарь партийной организации на атомной подводной лодке с громким именем «ДЕРЖАВА» эту грань всё же не переступил. Просто маленький-премаленький человек. Слабый-преслабый. Никаким матёрым карьеристом он никогда не был. Просто обстоятельства подтолкнули — и он пошёл в подводники. Подтолкнули ещё раз — и он подался в партию, которая оказалась с коммунистическим уклоном, а все остальные были как раз на этот момент и в этой стране — запрещены. Подтолкнули обстоятельства ещё чуток — и вот он уже и парторг — партийный организатор!

А как стало страшно, — он и не выдержал. Представил себе всю картину, понял, что это не в кино, а наяву, и горькими-горькими слезами разрыдался.

— Ребята! Простите, если обидел чем… — возможно, он имел в виду свою нехорошую в сущности партийную деятельность. — Ребята! Все мы скоро умрём, и мне хочется сказать вам на прощанье, чтобы вы не держали зла ни на меня, ни друг на друга…

Скулёж был тихим, не истерическим, но на нервы людям всё-таки действовал. И скорее не столько на нервы, сколько на ту часть человеческого сознания, где располагается мотор под названием «вера в себя».

Некоторые человеческие моторы стали давать перебои.

И тогда капитан третьего ранга Колосов, тот самый, который докладывал, что горизонт чист, глядя в перископ на чёрный подводный мир, тот самый Колосов принял простое и верное решение: подошёл к нытику и схватил его за грудки.

— Ты чего? А ну очнись!..

— Всё пропало, Паша, — пробормотал в ответ Праньков. — Разве ты не видишь, что мы все уже покойники?

— Да ты секретарь партийной организации или кто?! — заорал Колосов. Силища у него была огромадная, и он без труда приподнял за грудки плачущего офицера.

— Ну при чём здесь — секретарь или не секретарь?..

— Ты обязан вести себя, как положено истинному коммунисту!

— Брехня всё это — коммунист, не коммунист… Все мы люди… Хотя часто забывали об этом… И только, когда смерть подойдёт, мы только тогда и вспоминаем, что есть БОГ и что все мы люди… и что перед БОГОМ за всё придётся отвечать… А уж он-то спросит…

— Вот придурок! Да какой бог?! Очнись! Нет никакого бога! Есть только люди! Есть их железная воля! Ты слышишь это?! Захотим — и спасёмся! А не захотим — и пропадём здесь на дне! Но мы все — хотим спастись! И — НЕПРЕМЕННО СПАСЁМСЯ!!!

И странное дело — эти богохульные, насквозь коммунистические слова — помогли. К ним было добавлено некоторое количество мата и пощёчин — по мордасам! по мордасам! — и хнычущий офицер пришёл после этого в какое-то подобие нормы.

Осиянные красным знаменем, а не православным крестом, люди под руководством туповатого, но точно понявшего суть дела Колосова, снова воспряли духом!