ытамхаш:

дашь – не дашь,

баш на баш...

цинична, наташ?

стервозна, наташ?

болею, наташ.

ь – это: её шипящее «нет»;

пересечение календарное девять лет;

мягкий щелчок тугого замка входной;

до краёв предвкушеньем наполненный выходной;

два бокала монтепульчано, не отрывая губ;

горячий ристретто, выпитый на бегу;

аромат её кожи, пропитавший меня насквозь;

мягкий плащ и под ним любимый до дрожи гвоздь;

телефон, не сдающий нас твёрдо, как партизан;

наваждение – втечь глазами в её глаза;

ритм танго, гладящий бёдра и рвущий пах,

с нежеланием в одиночку сделать хотя бы па;

понедельник, вторник, Боже ты мой, среда;

ь – это: её шипящее «да»,

первый снег, как манка, из щедрой небесной горсти...

ну и вот такой сбивчивый, будто подросток, стих.

энэло –

смурное, сердитое

целовать в лоб,

улыбаясь звонкам родителей,

рукавом натирая латунные пуговки на его кителе.

смотреть задумчиво: как энэло ест;

фотографии предыдущих невест;

телевизор, спину его к своему животу прижав.

поцелуем закрывать ему рот, если тот решит побрюзжать.

за кофе и круассанами утром в пальто нараспашку бежать.

посреди ночи болтать с ним, спать ему мешать,

тыча пальцем в небо, полное звезд, спрашивать:

«а ты с какой? с той, которая жёлтенькая? или нет! с той, что оранжевая!»

ювелир хитроглазый с улыбкой подвижнее тени,

ты старался меня огранить, но сумел ограничить.

и не вспомнить уже ни подробности телосплетений,

приносящих мне радость когда-то, ни сами сплетения. нынче

я – всего лишь бодрящийся в ночь полнолуния евнух,

темно-красным кюве промывающий старую рану.

ты однажды напишешь короткое «можно приеду?» –

от желанья прилипнуть сухими губами к экрану

с этой фразой, свихнусь.

яшка, яшка... ловелас и пьяница.

и каждый день для него – пятница.

и каждая ночь для него тянется

ровно столько, насколько растягивается влажная простыня.

и поцелуй в тёплую щёку, и «прости меня,

но я обручён с бессонницей.

давай не будем расстраиваться и ссориться?»

яшка, яшка... кокетничает налево-направо.

для него нет других брендов (какие там ямамото, прада?)

кроме него самого.

а он сам – ого!

яшка, яшка... шампанское вместо сока, а вместо супа – сок.

и вот этот пульсирующий вечно его висок,

и вот это ощущение, что невесом,

что запросто по углям может гулять босой,

а также – то по крышам, то по головам:

«добрый вечер, могу заглянуть и к Вам.»

яшка, яшка... водостойкая тушь течёт,

руки, на удивление цепкие при прощании. чёрт!

мобильный вибрирует нервозно:

время позднее,

а он еще не вернулся, прохладный, ни под один под бок –

то ли дьяволёнок, то ли несостоявшийся Бог,

существующий только из-за того,

что кто-то верит в это шальное эго его –

бродит по кабакам и опиумным притонам

навеселе, но безудержно грустный при том. он

ищет чего-то совсем невозможного в данной реальности,

опять не находит, садится за кнопки, лабает стих,

а потом раздевается, ложится сначала в ванну, потом – в постель.

и тут заканчивается весь маскарад псевдофевральский. с ней

вышеописанная феерия –

просто фантазия, прилепленная к букве «я».