Оттуда, тяжело увязая в песке, шла невысокая, полненькая старушка с объёмистым пакетом в руке.

— Не уходи. Подожди, — девушка стрелой полетела к ней навстречу, взяла из рук пакет. И они потихоньку пошли к циновке.

Старушка выглядела слишком старой, чтобы быть матерью столь юного существа. С другой стороны, я и сам наверняка кажусь слишком старым отцом своей восьмилетней дочери. Недаром незнакомые дяди иногда говорят ей: «Как хорошо выглядит твой дедушка!»

Я посмотрел на часы. Пора было идти на набережную встречать Донато.

Миха легконого бежала ко мне, будто не касаясь ступнями песка.

— Ешь! — в одной руке у неё был обёрнутый в бумажную салфетку кусок пиццы, в другой- вощёный стаканчик с горячим кофе. Сейчас подойдёт познакомиться мама. Хорошо?

«Зачем мне это нужно?» — подумал я. Однако, пиццу, хоть я её и не люблю, покорно съел, запил кофе. Славное создание определённо забирало надо мной верх.

— Вот моя мама!

Седая старушка, приветливо улыбаясь, забрала у меня опустевший стаканчик и салфетку.

— Спасибо.

Старушка беспомощно взглянула на дочь.

— Не понимает по–русски? — удивился я.

— Эта мама итальянка. Она моя вторая мама. Первая мама с папой в Бухаресте. Пьяницы. Лишены родительских прав. Год назад эта мама удочерила меня, взяла из детского дома. Понимаешь? Теперь я живу у неё в Барлетте. Учусь. Занимаюсь гимнастикой, акробатикой. Хочешь, пойдём плавать?

— Миха, переведи своей маме, что у неё прекрасная дочь, очень красивая. А мне пора к выходу. Там будет ждать дон Донато.

— Можно я тебя провожу?

— Как хочешь, — я взял свой стульчик.

Миха решительно отобрала его. И мы пошли в сторону павильончика.

«Что ей от меня нужно? — думал я, — Как старый хрыч не должен представлять для неё никакого интереса.»

И остро почувствовал, как эта мысль изгадила все чудесное, что успело возникнуть между непосредственной, чистой девушкой и мной,

— Завтра придёшь на пляж? — спросила она, стоя уже рядом на краю тротуара.

— Наверное. В последний раз.

— Я тоже приду.

Не знаю, о чём бы подумал читатель, увидев меня с этой полуголой красавицей. Зато знаю, о чём бы подумала моя жена Марина. С минуты на минуту должен был подъехать Донато.

Избыток сил переполнял девушку. Она снова прошлась колесом вокруг меня пo асфальту. Миха была полна радости жизни. То есть свободы. Абсолютной свободы.

Ощущение собственной изгаженности, несвободы настолько пронзило

меня, что ныряя в машину подъехавшего Донато, я даже не кивнул ей на прощанье.

— Сегодня обедаем у Габриеле, — сказал он, — Ждёт нас к часу дня.

— Габриеле? Кто это?

— Мой брат.

— Слушай, Донато, а эта девушка Миха, с которой ты сейчас видел меня, что она такое? Ты знаешь её?

— Наша старая прихожанка взяла Миху из приюта в Бухаресте.

— Сейчас ей сколько лет?

— По–моему, четырнадцать. Одарённая, хорошая девочка. Чистое сердце.

Стало ещё гаже на душе. Чтобы сменить тему, попросил:

— Можем мы после завтрака поехать в магазин? Возьму деньги и купим компьютер.

— Сегодня воскресенье. Все закрыто. Завтра найдём магазин, найдём компьютер. Не беспокойся.

…До часа дня я сидел в одиночестве за столом над своей картой реки Времени. Пополнил столбик воспоминаний. С историей о том, как я искал сам себя в тоннеле метро колонка поднялась почти к самому Истоку.

Мальчик в большой, чуть скошенной к виску, отцовской кепке, смотрел на меня из далёкого прошлого. Я видел его так ясно, так четко… Казалось, он не имел ничего общего с той суровой, седоватой личностью, которую я, бреясь, лицезрел в зеркале умывальника.

«А что, если все‑таки можно к нему прорваться? Ведь если не мне, так кому‑нибудь удастся сдвинуть назад стрелку «биологических часов». Нажитые за годы болезни, морщины, седины- все это должно исчезнуть!»

Выходило, мой эксперимент обидно не получился только из‑за того, что я роковым образом не смог вспомнить ни одного счастливого дня!

Донато прервал мои размышления.

— Вамос! — весело воскликнул он, почему‑то по–испански, — Идём!

Мы спустились во двор.

За время пока я гостил здесь, Донато ни разу не спросил о том, как я продвигаюсь по реке Времени. Сам же придумал начертить карту. «Сделаю завтра из неё кораблик. Пущу в море», — решил во мне тот мальчик в кепке.

Мы ехали в самый центр Барлетты. Несмотря на час сиесты, по улицам, со своими мамами, папами, бабушками и дедушками, гуляли принаряженные школьники. В киосках бойко распродавалось мороженое. В скверах под музыку кружили карусели. Было первое воскресенье после начала учебного года. Повсюду тусовались стайки старшеклассников, и я поймал себя на том, что выглядываю среди них Миху.

Донато неожиданно остановил машину на центральной площади возле какого‑то офисного здания с большой золочёной вывеской у входа.

Ты писатель. Хотя сегодня воскресенье, он хочет сначала показать тебе свою работу, — сказал Донато.

Вот ведь как бывает! Два брата, разделённые разницей возраста всего в несколько лет. Старший — Донато. Мудрый, лучезарный, порывистый, как юноша. И младший- Габриель, оказавшийся столь же высоким, сколь же тщательно одетым. Строгий, как бы вечно нахмуренный господин, поглощённый делом.

Сперва он счёл должным показать мне рабочий кабинет. Там, над кожаным диваном висели в застеклённых рамах международные дипломы с печатями. На широких стеллажах лежали аккуратные ряды папок с чертежами домов. И даже целых кварталов.

Потом Габриеле завёл нас в соседнее помещение. Здесь вдоль стен высились внушительные агрегаты непонятного назначения. Возле них наготове стоял невысокий, молодой красавец.

— Новейшая американская компьютерная система, — перевёл для меня Донато. — Экономит много труда и времени.

По знаку Габриеле молодой человек всунул в щель машины большой лист бумаги, нажал какую‑то кнопку. Машина зацокала, выпуская из себя сложный чертёж испещрённый загадочными значками и цифрами.

Габриеле стоял, как зачарованный. Словно впервые созерцая волшебный аппарат.

— Все это стоило мне несколько сотен тысяч долларов, — перевёл Донато замечание Габриеля.

Я понял, что попал к настоящему миллионеру.

Когда чертёж был окончательно готов, Габриеле придирчиво оглядел его и снова повёл нас в кабинет. Извлёк из ящика письменного стола печать, отшлепнул её оттиск внизу чертежа, расписался, скатал чертёж в трубку, надел на неё резинку и подал мне, как величайшую ценность.

Знаешь, читатель, при всём том, что мне этот чертёж был, конечно же, ни к чему, я с уважением принял дар. Ибо теперь в мире, как никогда, расплодилась тьма бездельников, которые вьются повсюду, как мошка, как приполярный гнус–кровосос, ничего не делая, лишь под разными предлогами высасывают деньги у тех, кто действительно работает, создаёт материальные или духовные ценности. А Габриеле строил новый, современный город, дома для его славных жителей.

Сам он, как выяснилось, жил наискосок от офиса в многоэтажном здании, построенном не им.

Квартира занимала целый этаж. Там нас ждала его пожилая жена, их приёмная дочь с грудным младенцем на руках. Молодой помощник Габриеле оказался её мужем.

Обед начался с подачи на сервированный стол серебряного подноса с горой раскрытых, пахнущих морем устриц, которые следовало запивать ледяным французским шампанским.

Это была прелюдия. Не стану раздражать читателя дальнейшим описанием обеда у миллионера. Скажу только, что Донато сидел рядом и время от времени норовил собственноручно отправить в мой рот самые лакомые кусочки еды. Заботился обо мне, как о ребёнке. Чем страшно смущал.

В конце концов я, чтобы хоть как‑то вернуть себе взрослость, глубокомысленно вопросил:

— Донато, почему он живёт в квартире с низким потолком? У меня в Москве трёхметровая высота.

Донато перевёл вопрос. И Габриеле с изумлением воззрился сначала на потолок, потом на меня, затем снова на потолок.