Парадокс! Он известный человек, народный артист РСФСР, остался в затопленной мною берлоге. А я туг. Наконец‑то судьба разъединила нас. И теперь мне уже не придётся невольно слышать, как он «играет в прятки» с поварихой из обкомовской столовой, или с кем‑нибудь ещё. Опять благодарно думаю о Шамиле Аслановиче. Узнав о том, что я забыл закрыть кран, о потопе и грозящих мне бедах, сам примчался в гостиницу, подключил к переговорам второго секретаря обкома. В результате передо мной даже извинились! Вечером я был перевезён с моим подмоченным барахлом сюда, в эту закрытого типа гостиницу ЦК, расположенную в саду, где‑то в самом центре города. Где я нахожусь, толком не знаю. Зато знаю точно: из трёх взятых с собой из Москвы верхних рубах осталась только та, что на мне. Две выстиранные, но не отполосканные, сварились в дымящемся умывальнике. Шамиль Асланович сказал, самолично помогая собирать мои вещи — «Не огорчайтесь. Купим новые». Вадим то ли ещё торчал на съёмках, то ли был отвезён в обкомовскую столовую. Переселение произошло без него.

Вечером я позвонил ему отсюда из номера. Но телефоны в той гостинице не работали, видимо, всилу учинённого мною стихийного бедствия. Сейчас звонить было рано. Дрыхнет обычно до десяти, занудно просит всех до этого времени его не беспокоить.

Конечно, это не самый большой грех — постоянно заботиться о себе. Но в поклонении огуречной силе, ежеутреннем натирании щёк есть что- то педерастическое. Мужчина должен быть мужчиной. Принимать любые возрастные изменения с достоинством. Не превращаться в стареющую кокетку, обставленную флакончиками с притираниями. С другой стороны, я сам только что употребил крем после бритья. Мог бы обойтись просто водой… Впервые ловлю себя на том, что все касающееся бритья — сама бритва, помазок, крем, одеколон — все, несмотря на постоянную нужду, всегда у меня высшего качества, по возможности, заграничное. Чем же тогда я отличаюсь от Вадима?

Журчащий звонок телефона.

— Слушаю.

— Говорит дежурный, лейтенант Назаров. За вами приехал водитель. Называет себя Хасаном. Что ему передать?

— Пожалуйста, скажите, через пять минут спущусь.

Несмотря на конец ноября, за отдёрнутой шторой по–летнему солнечное утро. Вчера Шамиль Асланович с присущей ему заботливостью настоял, чтобы сегодня я опять поехал с Хасаном куда‑то в горы, подышать кислородом. Сказал, что томиться каждый раз в павильоне нет смысла. Чтобы я прогулялся по горам, а к вечеру прилетит Нодар, и на следующий день мы с ним отправимся в Тархыз.

Так по–южному освещён сад за окном, что я решаюсь отправиться в путешествие без надоевшего плаща, в пиджаке с пододетым под него свитером.

Спускаюсь в беломраморный вестибюль, прохожу в двери мимо козырнувшего милиционера. Иду сквозь чёрную графику старинного сада к стеклянной будке у ворот, где дежурит звонивший мне лейтенант.

За воротами у «газика» дожидается Хасан. Низенький, с всегдашней тенью заботы на небритом лице.

— А может быть, никуда не нужно ехать? — несколько неискренне спрашиваю я, усаживаясь на сиденье рядом с Хасаном. — У тебя наверняка полно дел.

— Нет–нет! Хозяин велел показать другое ущелье. Там, правда, очень красиво. Вам понравится.

— Далеко?

— Километров тридцать. У нас все близко.

Вырвавшись из подкрашенных утренним солнцем грязи и хаоса городских окраин, едем по шоссе к синеющей череде гор. Справа и слева видна ещё зелёная травка, распаханные под зиму поля.

Угадал Шамиль Асланович, чем меня подкупить! Вот этой возможностью путешествовать. Без видимой цели. «Движение — все, цель — ничто», говорит мудрец. Эта косо взмывающая с обочины неведомая птица. Этот холодный ветерок, бьющий через приспущенное стекло, этот висящий над горами диск солнца… «Хасбулат удалой, где же сакля твоя?» — напевает Хасан.

Хотел бы подпеть, да слуха нет, толком не помню слов. Где ни приходилось жить и бывать на Кавказе, столько раз слышал во время застолий эту песню… Получалось, что бывал всегда в причерноморских городах, чаще всего в Сухуми. Теперь впервые оказался на Кавказе без моря.

— Хасан, где Чёрное море, в какую сторону?

— По той дороге, где замок. Там, за перевалом.

…За перевалом… Эх, было б лето, вызвать бы Жанну к морю, в тот же Сухуми, увидеть её в шипящей пене прибоя… Господи, знаю, неисполнимо…

Резкие вскрики автомобильной сирены. Слева, обгоняя, проносится новенький синий «мерседес» с крутящейся милицейской мигалкой на крыше. Летит к уже близким отсюда предгорьям. Вдруг разворачивается на пустынном шоссе, мчит навстречу.

— Начальник ГАИ всей республики, — мрачно объясняет Хасан. — Не понимаю, что я нарушил.

Прерывистый рёв мощной сирены проносится мимо. Снова нагоняет.

— Он сумасшедший? — спрашиваю Хасана.

«Мерседес», обогнав нас, застывает поперёк дороги.

— Не бойся, — говорю Хасану, — по–моему, ты действительно ни в чём не виноват. Попробую сам с ним и объясниться.

Выскакиваю из остановившегося у обочины «газика». Правая дверь продолжающего стоять поперёк дороги «мерседеса» отворена. Там внутри всего один человек. За рулём. В форме. Полковник.

— Садитесь. Вас‑то мне и надо, — доброжелательно протягивает руку. Сначала подумал, обознался, потом сообразил, что это вы самый и есть. Я Галиев — страшный человек.

— А я ещё страшнее, — пожимаю руку бледному очкарику с клочковатыми остатками волос над висками. Вид совсем штатский, болезненный. Облизывает пересохшие губы. Господи, да от него разит спиртным! — Слушайте, вам нельзя пить, у вас сахарный диабет!

— Откуда вы знаете?

— Говорю, я страшней всех начальников ГАИ! — Лучшая оборона — наступление. Чего он ко мне привязался? Пьяный, больной. Даже жалко его. — Хотите пересесть к моему водителю в «газик»? Он довезёт домой или на работу. А за «мерседесом» пришлёте своего сотрудника.

— Пусть Хасан следует за нами. Шамиль сказал, что вы поехали в горы, а мне нужно с вами срочно поговорить. Он давно обещал мне эту встречу. Не бойтесь!

— Что ж, даже интересно.

…Когда я возвращаюсь от Хасана и сажусь в «мерседес», полковник Галиев разговаривает по радиотелефону:

— Чтобы всё было в полном ажуре! Когда прибудет человек с той стороны, без нас не начинать. Ясно? — положив трубку, он трогает машину с места, снова спрашивает, — Откуда вы знаете, что у меня диабет?

— Чтобы не отвечать долго, скажу просто — интуиция.

— Интуиция… А что она ответит на вопрос, сколько я ещё проживу?

— Сами знаете. Будете пить, помрёте через какие‑нибудь полгода, если раньше не станете жертвой автокатастрофы.

— Ничего! Езжу на автопилоте!

Шоссе уже взмывает в горы. Он и в самом деле здорово ведёт машину, ловко обогнал крестьянина, гонящего вверх двух тощих коровёнок.

Не знаю, зачем я согласился на эту авантюру, мог бы не пересаживаться, вообще не вступать в контакт.

Оглядываюсь, «газик» преданно следует сзади.

Здесь, в горах, солнца уже не видно. Пасмурно. Косматые облака задевают вершины угрюмых елей.

Впервые сижу в «мерседесе». Отсюда, из тёплого, комфортного мирка всё, что за стёклами, кажется особенно неуютным, промозглым.

— Куда, собственно говоря, едем? — спрашиваю, понимая, что рано или поздно придётся выходить наружу. Без оставленного в гостинице плаща. — И вообще, как вас зовут? Почему мы не можем поговорить в городе, или здесь же в машине, раз вам это так необходимо?

—Думаете, завезёт в горы, ограбит, убьёт. Вы из тех, с кого взять нечего. Сразу видно. Зовут Марат, повторяю, страшный человек. Но только для тех, у кого есть автомобиль.

— Куда все‑таки едем, Марат?

— Можно сказать, приехали.

Крутой подъем, ещё один поворот, и машина неловко съезжает к маленькой площадке под елями, где уже теснятся мотоцикл и жёлтые «жигули» с фотографией Сталина на стекле. Дикое место. Никаких признаков жилья.

Прежде чем выйти, полковник на несколько секунд включает сирену, явно предупреждая кого‑то о нашем появлении. Сзади подъезжает «газик».