Зазвонил телефон. Лючия настороженно перевела взгляд на Артура. Это был взгляд заговорщицы. Он снял трубку.

— Hello.

— Are you in? Arturos, this is Fanasis. What does that mean? Why did you go home? Mago wants to speak to you.[56]

Маго извинялась за то, что приём Артуру, видимо, не понравился, говорила, что они с Фанасисом сначала не поняли, что он ушёл насовсем. Стала просить принять какую‑то свою подругу с её болезнями.

— Tomorrow[57], — сказал Артур.

Но Лючия отрицательно покачала головой, подняла три пальца.

— То есть not tomorrow, — спешно поправился Артур. — Sunday.[58]

— At what time?[59] — спросила Маго.

— May be at ten?[60]— он продолжал смотреть на Лючию.

— At twelve,[61] — шепнула она.

— At twelve, — нe сводя глаз с Лючии, положил трубку, шагнул к ней.

Она так резко отскочила в сторону, что бант упал. Стояла спиной к нему у балконной двери. Повернула голову и, сверкая глазами, зло сказала:

— Один раз и всегда знайте. Я живу одна, между нами дистанция. Отношения, как у мамы и сына. Все!

— Лючия, я старше вас…

— Как у мамы и сына. Это наш контракт. Перейдёте дистанцию — арривидерчи!

Артур взял с пола бант, протянул.

— Все собрали? Идёмте вниз, — подняв вверх обе руки, она закалывала бант на затылке.

— Простите меня, — Артур подошёл к столу, взял тяжёлую папку.

Лючия уже вышла на лестницу. Он оглядел комнату, запер дверь и стал спускаться за женщиной, так внезапно нарушившей размеренный порядок его жизни.

В нижней комнате он втиснул папку в сумку, спросил:

— Можно взять с собой рыболовную снасть, закидушку?

— Рыбак? — удивилась она. — Не надо. И когда под звёздами шли к машине, вдруг сообщила:

— Не должны ничему удивляться. Я — богата. Мой род из Милана.

Москва. Поздний вечер. Везу в своём «запорожце» батюшку. После треб, после тяжёлого дня он будет ночевать у меня дома.

— Батюшка, почему вы не уедете на Запад? Вы же видите, как вам здесь опасно. Там смогли бы спокойно писать свои книги, в вашем распоряжении будут лучшие библиотеки мира.

— Не хочу! Сейчас в России момент исключительный. Должен проповедовать Евангелие. Христианство в России только начинается. Бог нас с вами поместил здесь и сейчас. Значит, здесь и сейчас мы Ему нужны. Между прочим, когда недавно ездил на симпозиум в Германию, меня там сопровождал один немец, рассказывал о своей жизни: сперва он был в гитлер–югенде, затем коммунистом, теперь христианин. Слушаю его и думаю: «Зачем меня сюда принесло? У меня и дома таких навалом». Наше общество сейчас ориентируется на Запад. Но вместо того, чтоб подключиться к крану с чистой водой, подключились к канализации.

— И все‑таки зря вы не хотите, чтоб вас охраняли, нет даже газового баллончика.

— Апостолов казнили почти всех. А кто победил? Нерон? Траян? Марк Аврелий? Нет! Апостолы победили! Потому что шли без оружия. И в этом их сила! Не бойтесь ни антисемитов, ни атеистов. Свою принадлежность к евреям я воспринимаю как знак дополнительной ответственности перед Богом. Что касается атеизма — это был великий дар неба. Иначе христианский мир задушили бы атеисты в облике христиан. Самое страшное, что грозит церкви, — выродиться в этнографическую церковь. В благолепие, доведённое до пределов совершенства. А если явится Христос, они его распнут.

— Батюшка, все же боюсь за вас… И выглядите таким усталым, невыспавшимся. Вы жаворонок или сова? Когда тянет спать?

— Я — филин! У меня нет времени спать. Молитесь за меня. Это большая поддержка.

Золотой луч насквозь пронизывал бархатно–чёрное пространство комнаты и заканчивался золотым зайчиком, лежащим рядом на подушке. Артур Крамер вспомнил, где он находится, откинул невесомое, тонкое одеяло, вскочил с постели и, ступив на ковёр, пошёл по лучу.

Он обогнул смутную громаду шведского письменного стола–секретера, закрытого выпуклой крышкой, подошёл к окну, отдёрнул тяжёлые занавеси.

Солнце хлынуло в комнату. Оно поднималось из синевы Эгейского моря.

Будто не было непогоды прошедших недель. Будто не оставалось до нового года всего двух дней.

Казалось, море подступает к самому окну. Казалось, дом плывёт безмятежной штилевой гладью навстречу встающему солнцу. «Спасибо Тебе, Иисус Христос, за это утро, за все. Сохрани и помилуй женщину Лючию, через неё Ты дал мне всё это. Сохрани и помилуй Марию. Двух женщин прислал Ты мне… И это солнце. И это море…»

Молился. Забытое юношеское ощущение свежести жизни наполняло его.

Артур достал из сумки и надел синий тренировочный костюм, вынул из бокового отделения целлофановый пакет с бритвенными принадлежностями, вышел в коридорчик. С одного конца его лестница вела вверх, с другого — вниз.

Он задумался. Когда вчера вечером Лючия ввела его в дом, шли то вверх, то вниз, пока не оказались в этой комнате с тахтой и секретером. Лючия выдала одеяло, простыню, подушки и тотчас ушла.

«Боится меня, как гремучей змеи, — думал Артур, спускаясь наугад вниз в поисках умывальника. — Может, уже жалеет, что забрала к себе, наверняка спит, запершись на все ключи…»

Лестница кончилась другим коридорчиком с двумя застеклёнными дверями. За одной из них виднелась большая комната с кожаными креслами, телевизором, вероятно, гостиная, за другой — блистающая чистотой кухня.

В глубине коридорчика он заметил третью дверь. Несмело приоткрыл её. Это была ванная. Справа и слева от большого наклонного зеркала с уставленным флаконами подзеркальником возвышались электрические бра.

Артур включил свет, открыл кран рукомойника, откуда полилась горячая вода, и только выдавил бритвенный крем на кисточку, как расслышал скрип ступеней. Дверь отворилась.

На пороге возник белобрысый мальчик лет восьми, одетый в японское кимоно.

— Hello! — сказал Артур, удивлённый его существованием в этом доме. — Ясос! Good morning![62]

Мальчик кивнул. Щуря небольшие глазки, подошёл к Артуру, нагнулся и выдернул из‑под его ног плетёный коврик, лежащий на кафельном полу.

— Why?[63]

Ничего не ответив, мальчик отнёс коврик к противоположной стене, затем снял с крючка одно из полотенец, вновь подошёл вплотную к умывальнику и стал внимательнейшим образом следить за тем, как Артур намыливает лицо.

«Сын Лючии? Не похож. Вчера говорила, живёт одна, — думал Артур. — Стоит, как соглядатай…»

Едва с кисточки или с бритвы на край умывальника падала капля пены, мальчик тотчас тщательно вытирал её уголком полотенца и снова замирал.

Артур спешно добрился, почистил зубы, вымыл лицо. Потом демонстративно ополоснул горячей струёй раковину, взглянул на мальчика. Тот подал ему другое, чистое полотенце. А когда Артур вытерся и начал собирать с подзеркальника в свой пакетик бритвенные принадлежности, снова стал следить за каждым его движением.

«Смотрит, чтоб не спёр какие‑нибудь духи», — догадался Артур.

— What is your name, boy?[64] — спросил он, прежде чем направиться к двери.

Но мальчик выключил оба бра и, не обращая на него никакого внимания, уже расстилал на прежнем месте плетёный коврик.

Артур поднялся в свою комнату. «Сколько же сейчас времени?» — подумал он, и в его сознании всплыл белый циферблат с чёрными стрелками, показывающими без пяти девять. Он взял с тумбочки у тахты свои ручные часы. Было без восьми минут девять.