Ослепительно сверкали над головой звезды. Ёжась от резкого холода, он все быстрее шагал под уклон пустынной дороги.

«Почему я ни разу не видел ни одно из этих лиц на улицах, в магазинах? — думал Артур. — Других городов, населённых пунктов здесь нет. Что делают эти богачи сейчас, когда туристский сезон кончился» И гадать нечего — жируют. Тем более уже не надо бояться ни коммунизма, ни диктатуры пролетариата…

Спустившись до первого поворота, где стояла каменная часовенка, он приостановился. В нише её, под маленькой иконой Христа, горела лампада.

«Кто‑то приходит, зажигает… Такой, как Мария? А, может, и она сама… Боже мой, Боже, зачем я здесь без родины? Совсем один, изгой в этом мире толстосумов. А там, у себя в России, кто я теперь? Эмигрант из бывшего СССР, там тоже теперь все чуждо.

Господи, Иисус Христос, кроме Тебя, нигде никого, ничего не осталось… Прости меня, Господи, за грех великий. Допустил, что убили батюшку…»

Артур побрёл дальше вниз по шоссе.

«Нет, вряд ли это Мария зажигает лампаду. Далеко. Очень. Всё время подъем. Крутой. А она плохо ходит. Надо бы полечить. Стенокардия. Суставы распухли, как у прачки. Артрит…» — Он спускался от поворота к повороту, от часовни к часовне. И в каждой из них трепетал огонёк.

Небо тоже трепетало разноцветьем созвездий.

Сверху послышался рокот мотора. Какая‑то автомашина спускалась с гор. «Фанасис с Маго, — сообразил Артур. — Тем лучше. Довезут до дома., Спохватились, что смылся с этого торжества «неодемократии».

Косой свет полоснул из‑за поворота, ударил по глазам. Стоя на краю шоссе, Артур ждал, когда машина подъедет к нему. Приветственно поднял руку. Автомобиль проехал мимо. И лишь потом резко затормозил, дал задний ход.

Это был не синий «альфа–ромео», в котором Артур ехал на приём, а маленький красный «фиат». Вместо Фанасиса и Маго там сидел кто‑то другой. Какая‑то женщина в накидке из соболей.

— Thank you, — сказал Артур.

Дверца открылась. Артур пригнулся, сел на сиденье и они поехали.

— I live in the house of Manolis Michailopulos near the church[54], — сказал он, покосился налево. Увидел профиль. Гладко зачёсанные с выпуклого лба чёрные волосы, собранные над меховым воротником на затылке в тугой пучок, заколотый большим бантом.

Девичьим веяло от этой причёски, этого банта. Хотя женщине было наверняка лет тридцать — тридцать пять. «Красивая, — успел подумать Артур. — Когда‑нибудь раньше решил бы: вот она, завязка романа. С гречанкой. Как у Байрона».

Она на миг отвела взгляд от дороги. Это был хмурый взгляд.

— Можете говорить на русском. Я — Лючия.

— Господи! Как я рад! Здравствуйте.

Некоторое время ехали молча. Артуру очень хотелось поговорить. Просто поговорить на родном языке, О чём бы то ни было.

Наконец, когда за последним изгибом шоссе далеко внизу открылось мерцающее зарево городских огней, он сказал:

— Как странно… Здесь, на острове, среди Эгейского моря встретить гречанку, знающую русский. Впервые в жизни понимаю, какое это счастье — говорить без усилий, как дышишь…

Но женщина, бросив на него все тот же хмурый, быстролётный взгляд, перебила:

— Ошибка. Я не гречанка. Те, кто здесь, ничего не знают, кроме английского для бизнеса. Я живу тут, но я из Италии, — и, как бы извиняясь, добавила: — Не могла не пойти на этот приём. Убежала. Так же, как и вы.

Озаряемые отблеском уличных фонарей, они ехали мимо спящих домов, закрытых магазинчиков. Лишь в одной лавочке, той самой, где Артур обычно покупал фрукты и овощи, ещё торговали. Свет из витрины падал на наклонно поставленные у входа ящики с тропическими фруктами.

— Мне кажется, я вас на приёме не видел, — сказал Артур.

— Зато вас видели все. Не только ваша Мария — весь остров знает: здесь русский, ходит в церковь, писатель, вылечил Маго. Что вы пишете? Про перестройку?

— О чём пишу?.. Трудно сказать. Во всяком случае, не о перестройке.

— У вас тут есть свои книги?

— Одна, — признался Артур. — Самая последняя.

— Возьму читать, — сказала она тоном, не допускающим возражений.

Проехали мимо знакомой Артуру освещённой внутри таверны, где он успел разглядеть все ту же компанию из четырёх пьяниц.

— Спасибо. Здесь рядом. Там трудно развернуться. Дойду пешком.

Она ничего не ответила. Довела машину до самого дома, до калитки с решётчатым отверстием.

— Благодарю, Лючия, — сказал он, выходя.

— А ваша книга? — она тоже вышла, захлопнула дверцу. Стояла по другую сторону автомобиля. Статная. Чёрный мех накидки серебрился под светом фонаря.

— Откуда вы знаете этот дом? — спросил он, открывая калитку и пропуская её вперёд.

— Здесь все знают всех. Была. Знакома с Арети — женой Манолиса.

Артур отпер дверь нижней комнаты, зажёг свет.

— Может, выпьете чашку кофе?

— С удовольствием. — Она сбросила накидку, подала ему. И осталась в чёрном платье на узких бретельках, подчёркивающем мраморную белизну открытых плеч и груди.

Невесомая накидка была тёплая, от неё пахло духами.

— У меня холодно, — растерянно сказал Артур. — Очень.

Он был в смятении оттого, что Лючия оказалась такая красивая, что сейчас она увидит не застеленную тахту с норой из свёрнутых в трубу одеял и ковра, все приметы его холостяцкого быта.

Наливал в джезвей воду для кофе, включал конфорку и слышал постукивание высоких каблучков. Она расхаживала, видимо, все рассматривала…

Артур вошёл в комнату с двумя полными чашечками в руках. Лючия смотрела на прикнопленную к беленой стене фотографию.

— Мой патер, священник, — сказал Артур. — Его убили два года назад…

Она обернулась. Смерила его все тем же хмурым взглядом.

— Это летний дом. Они приезжают сюда только летом. Как они посмели вас здесь поселить? Это катастрофа.

— Почему? Есть обогреватель. Там, наверху. — Артур наконец поставил чашечки на стол. — На ночь переношу сюда.

— Отдайте мне манто, — сказала она, зябко поводя плечами.

Артур кинулся в переднюю, принёс накидку. Подавая её, опять ощутил горьковатый запах духов.

— Откуда вы так хорошо знаете русский?

— Это потом. — Она задумчиво посмотрела на него. — Где ваши чемоданы? Забирайте необходимые вещи, будете жить у меня.

Ошеломляющее предложение было высказано так просто, так естественно… В жизни каждого пусть редко, пусть всего несколько раз, бывают такие встречи, когда в секунду рушатся границы между людьми, исчезают любые различия. Остаётся одно — человеческая солидарность.

У Артура перехватило горло.

— Но там, наверху, бумаги, работа…

— Идёмте! Заберём всё, что вам нужно. Где сумка? Сначала возьмём тут. У меня тепло. Будете писать, жить.

Артур достал из кладовки сумку, в которой лежала тощая стопка белья, вынул из её бокового отделения свою книгу, подал Лючии. Пока она, стоя, перелистывала страницы, принёс бритвенные принадлежности, полотенце.

— Полотенце не нужно. А где шляпа? Шарф?

— У меня нет ни шляпы, ни шарфа.

— Зонт? Пальто?

— Нет зонта. Нет пальто.

— Это все, с чем приехали из России?

— Там, наверху, бумаги. Целая папка. Авторучки.

— Авторучки… Хорошо, идём за вашими авторучками.

Вышли в холод ночного дворика, поднимались по крутизне наружной лестницы. Лючия шла первой, легко одолевая ступеньки. Её длинные, стройные ноги словно струились перед взором Артура.

Отпер дверь, зажёг свет. Лючия увидела стоящий на столе выключенный обогреватель, обернулась к Артуру:

— Это все ваше тепло?! Катастрофа. Пневмония.

— May be[55], — сказал он почему‑то по–английски.

Она вдруг шагнула к нему, погладила по голове. Как ребёнка. Артуру пришлось собрать всё своё мужество, чтоб не схватить эту руку, не покрыть её поцелуями.

— Лючия, а что подумают ваши родные, когда вы привезёте меня в свой дом? — спросил он, складывая в папку бумаги.