— Моя дорогая мисс Силвер, вы понятия не имеете, как я не люблю этого достойного человека, и я не могу об этом сказать никому, кроме вас. Рвение, рвение и еще раз рвение! Возможно, вам будет интересно узнать, что, по его заключению, дама, оставившая эти следы, носит четвертый номер.

— У меня четвертый, Рэнди. — Мисс Силвер покашляла. — И у миссис Уэлби тоже.

Катерина Уэлби выбралась из автобуса на рыночной площади и прошла переулком в Фриар-роу. Фриар жил так давно, что от него осталось только имя, но среди витрин сегодняшних магазинов Мейн-стрит мелькали старинные дома. В одном из них находился офис мистера Хоулдернесса. Книжный магазин на первом этаже не раз переходил из рук в руки, но фирма «Стануэй, Стануэй, Фулперс и Хоулдернесс» занимала верхние этажи в течение уже полутора столетий. Стануэй остался только один — инвалид, который все реже и реже показывался в офисе. В свое время его племянник получит доступ в фирму, а сейчас он заканчивал службу в армии. Темные портреты родословной Стануэев изображали их как господ выдающейся респектабельности, каждый имел твердый рот и пронзительный взгляд. Этот тип с годами не изменился. Фулперс был только один, он умер почти сто лет назад, и тогда же появился первый Хоулдернесс — его мать была Амелия Фулперс, отец по женской линии из рода Стануэев. Такие старинные семейные концерны еще встречаются кое-где в провинциальных городах.

Катерина вошла в открытую дверь рядом со входом в магазин. Выстланный каменными плитами пол вел к сумрачной лестнице, поднимающейся на второй этаж, к двери, за которой сидели сотрудники Хоулдернесса. На соседней двери висела табличка с именем последнего Стануэя, но прочесть ее можно было только в яркий солнечный день.

После минутного колебания Катерина вошла в пустую комнату, предоставленную под картотеку, и открыла дверь в следующую. Стук пишущей машинки прекратился, девушка подняла на нее глаза и тут же опустила. Ей навстречу поднялся Алан Гроувер.

Позже он будет много раз вспоминать этот день. Единственное окно комнаты выходило на Фриар-роу. Здесь почти всегда был включен свет, кроме особенно светлых дней. Горел он и сейчас, отчего ее волосы блестели золотом и сверкала бриллиантовая брошь на груди. Свет подчеркивал синеву ее глаз. Она принесла с собой дыхание красоты и романтическое чувство — в двадцать один год его так нетрудно пробудить. Юность сама хочет быть очарованной. Он услышал ее «Доброе утро» и заикаясь поздоровался.

Мисс Джанет Лодден бросила на Алана презрительный взгляд и ткнула не в ту клавишу. Она была на год старше его и в последнюю неделю презирала всех мужчин, потому что поссорилась с бойфрендом, который из упрямства отказывался простить ее, чем доставил ей много огорчений. Ее чувство собственного достоинства восстановилось, когда она увидала, как мистер Гроувер краснеет и заикается. К миссис Уэлби она не испытывала теплых чувств — она ведь такая старая, должна бы это понимать! Она слышала, как Алан вышел, потом вернулся, потом они оба покинули комнату. Он повел ее в кабинет мистера Хоулдернесса и долго не возвращался.

Для Алана появление Катерины было вспышкой света, за ней последовала темнота, когда он ходил к Хоулдернессу, и снова до ужаса короткая вспышка, когда он шел с ней по коридору к последней двери, открыл ее, объявил: «Миссис Уэлби, сэр», — и отступил в сторону. Он вернулся к своему столу и презрительной мисс Лодден. Она слышала шуршание бумаг, скрип пера. Вдруг он резко отодвинул стул, встал и пошел к двери.

— Если меня спросят, я в комнате мистера Стануэя. Мистер Хоулдернесс хочет посмотреть бумаги по Джардину.

На это мисс Лодден заметила, что мир уж как-нибудь обойдется без него некоторое время, и он вышел, хлопнув дверью сильнее, чем одобрил бы мистер Хоулдернесс.

Катерина Уэлби села туда, где сидел Джеймс Лесситер в свой последний визит к нотариусу. Окна выходили на Мейн-стрит. Они были закрыты, с улицы доносился приглушенный шум. Свет, бьющий слева, падал на портрет одного из Стануэев — Уильяма. Ничего нельзя было разглядеть кроме того, что это — портрет. Прошлое поглотило его. От портрета исходило ощущение респектабельности и мрачности.

Мистер Хоулдернесс представлял собой живой контраст Уильяму — яркие щеки, красивые густые волосы, темные дуги бровей над карими глазами. Зная Катерину с детства, он обращался к ней по имени. Эхо его раскатистого голоса донеслось до Алана, идущего по коридору.

Разговор продолжался минут двадцать. Катерина, обычно не склонная к откровенности, на этот раз не сдерживала себя. Под смущенным взглядом Хоулдернесса она изложила ему детали своих затруднений, вверяясь его влиятельному вмешательству.

— Видите ли, некоторые вещи я продала.

— Моя дорогая Катерина!

— Человеку же нужны деньги. И вообще, почему бы и нет! Тетя Милдред мне их отдала.

Мистер Хоулдернесс был шокирован.

— Что именно вы продали?

— Ну, всякие мелочи — миниатюру Козуэя…

Он в ужасе всплеснул руками.

— Ее так легко отследить!

— Говорю же вам, тетя Милдред мне ее отдала. Почему я не могла ее продать?! Конечно, мне хотелось бы оставить этот этюдик у себя, он был просто прелесть. Романский период — кудри, газовый шарф, — как портреты леди Гамильтон. Ее звали Джейн Лилли, она какой-то их предок. Но мне нужны были деньги, вещи сейчас так дорого стоят. — Это она повторила несколько раз: — Я должна иметь приличествующую сумму денег, вы меня понимаете?

Цвет лица мистера Хоулдернесса приобрел темный оттенок. Он сказал, отступив от своей обычной учтивости:

— По одежке протягивай ножки.

На это Катерина покаянно улыбнулась.

— Моя беда в том, что я люблю дорогие вещи.

Он резко сказал, что она поставила себя в двусмысленное положение.

— Как же вы могли продать не принадлежащие вам вещи! И Джеймс Лесситер это подозревал. Он сидел на том самом стуле, где вы сейчас сидите, и сказал, что уверен в том, что вы выманивали имущество у его матери.

Катерина продолжала улыбаться.

— У него всегда была в характере эта карательная черта. Хорошо, что Рета за него не вышла. Я всегда ей об этом говорила.

Мистер Хоулдернесс зашипел:

— Чш-ш! Он сказал мне, что готов возбудить судебное преследование.

— Мне он тоже это сказал. — Она помолчала и добавила. — Так что мне пришлось к нему пойти.

— Вы ходили к нему? Когда?

— В ту самую среду. Но у него была Рета, и я ушла.

— Моя дорогая Катерина!

— Но я вернулась — позже.

— Что вы говорите?!

— То же, что вы — что я в очень двусмысленном положении. Или окажусь в нем, если все это выплывет.

— Я не вижу причин, почему это должно выплыть. Вы можете держать язык за зубами, не так ли?

— О да… придется держать… держу. Буду и дальше помалкивать, если удастся.

— Не улавливаю.

— Видите ли, там есть одна назойливая старая дева из гувернанток, она сунулась в это дело. Она гостит у миссис Войзи.

— Дорогая Катерина, как она могла вмешаться?

— Ее притащила Рета. Кажется, она воображает себя детективом.

Мистер Хоулдернесс с облегчением откинулся в кресле.

— Я думаю, полиция ее укоротит. Они не любят, когда лезут в их дела.

— Она была гувернанткой Рэндала Марча, — сказала Катерина. — Рета говорит, он ее превозносит до небес. Вчера она ко мне приходила, и должна сказать, она отлично сложила из кусков целое.

— Что вы имеете в виду, Катерина?

— Не думаю, что Рета проболталась, это на нее не похоже. Но эта мисс Силвер знала или догадалась про вещи из Меллинга и про намерения Джеймса. Она догадалась, что я поэтому и звонила Рете в ту среду, и если эта девчонка Лукер подслушивала на коммутаторе, я влипла. Конечно, глупо было говорить об этом по телефону, но мне только перед этим звонил Джеймс, так что если кто подслушивал, они и так все знали, а я была в отчаянии. И сказала об этом Рете.