Рик взглянул на приближавшегося к ним Тая. Мальчишка их не замечал. «Почему? — недоумевал унрит. — Ага! — он взглянул на сосредоточенное лицо приятеля, — похоже на магические шуточки Лина». Тот частенько пользовался своими способностями. Особенно в таверне Носатого Игла, когда не хватало деньжат на очередную кружку эля. Или харуты. «А что? Внушил окружающим, что тебя нет и в помине, и пей сколько влезет», — завистливо подумал Рик.

— Так-то лучше, — шепнул ему на ухо Лин.

— Что? — вздрогнул унрит.

— Дурак ты однако. Для него нас здесь нет. Только — тсс! — приложил палец к губам Лин.

«Мне бы так, — с завистью подумал Рик, искоса поглядывая на ни о чем не подозревавшего мальчишку, и мысли его тут же вернулись к пленнице. Ишь какая тихая. А поначалу… — он с сожалением взглянул на исцарапанные руки. — И лицо не лучше. Надо было ее все-таки того, Рик».

— Да у него и меча-то нет, — огрызнулся унрит.

— Вот как?! А в штаны ты все-таки наложил.

И все-таки Тай заметил их. Не сразу. Внезапно завозившаяся за спиной рыбина отвлекла юношу, пришлось потуже затянуть сеть. А потом он почувствовал Запах. Чужой… горьковатый запах костров и заснеженных перевалов Магра. Тот самый, который приносил северный ветер. Запах страха и песка на зубах. Но сейчас ветер дул с моря.

Тай тряхнул головой («Показалось? Нет…»), в задумчивости прошел еще с десяток шагов. Поначалу резко усилившись, запах так же внезапно стал отдаляться. «Ага!» Тай остановился, и тут же спину обжег чей-то нетерпеливый взгляд. Он словно подталкивал юношу: «Ну же, иди, проваливай отсюда». Тай обернулся. Никого. Пустынная улица. Темные глазницы окон брошенных унритами хижин. Два, три жалких отблеска свечей. Ободранный куст лиимдрео (едва ли не единственный на всю Унру) тихо шелестел остатками золотых листьев. И все-таки кто-то за ним наблюдал.

— Эй!

Он наклонился и поднял с земли увесистый камень. «Да какое тебе дело? Пусть прячутся». «А если это магрут?» «Какой? Тебя бы давно разорвали в клочья». «Что ж, проверим, — Тай упрямо тряхнул головой. — Кто бы он ни был…» Несколько глубоких вздохов и выдохов помогли выровнять дыхание. Горьковатый запах сладко щекотал ноздри. В висках застучало. Он ощутил привычный жар в затылке. Почувствовал, как занервничал кто-то, кто находился поблизости.

— Меня нет, — нагло заявил он (слова звучали прямо в мозгу), — ты никого не…

— Вижу, вижу, — мысленно усмехнулся Тай.

— Хрисса ты.

— От хриссы и слышу.

Воздух перед Таем уплотнился. Из золотистых сумерек соткались полупрозрачные фигуры. Первая (та, что сидела на корточках) показалась юноше женской. Две других, стоявших поодаль, принадлежали мужчинам, в руке одного из них угадывался меч. Четвертая — маленькая и толстая задумчиво ковырялась в носу. «Ага, где-то я уже видел…»

— Ты что ли, Рик? — Тай заговорил вслух.

— Я, — растерянно промычал унрит.

— Может быть, хватит, а?

— Скажи вот ему, — фигура Рика кивнула на фигуру с мечом.

— А это кто?

— Не узнаешь?

— Лин?

— Он самый.

— А остальные?

— Ои! Твое какое дело? — хрипло отозвалась фигура Лина, подходя ближе.

«Какое? Я бы и сам хотел это знать», — подумал Тай. Что-то тревожило его: то ли запах, от которого приятно кружилась голова, то ли так и не узнанные им полупрозрачные фигуры, от которых (так ему казалось) этот запах исходил. Уходить не хотелось.

— А камешек-то брось, — с беспокойством сказал Рик.

— Ладно, — Тай разжал руку. Потом снял с плеча и поставил на землю скудный улов.

— Ты, я вижу, не торопишься, — неприязненно заметил Лин.

— Ага.

— А мы — очень. Поднимай «мамашу», Рик. Хватит. Расселась.

— Она не пойдет, — отозвался Рик. — Пока не накормит детеныша, Лин.

— Так забери его, — сказал унрит.

— Легко сказать, — проворчал Рик. — Мне и так порядком досталось. Там, на берегу.

— Давай, давай.

Коротышка недовольно шмыгнул носом и направился к сидящей на земле фигуре. Лин что-то пробурчал себе под нос. Полупрозрачные тела вновь стали растворяться в воздухе, но прежде чем они окончательно исчезли, Тай успел услышать отчаянный визг и фигуру Рика, которая громко ругалась и тащила в руках маленькое, извивающееся хиссой тельце. Потом остались только голоса.

— Этот гаденыш кусается, как…

— Уж лучше бы он сдох.

— За него-то мы не получим и тора.

— Пихни ее, Рик.

— А этого куда?

— Ну чего стоишь, хрисса тебя раздери? — Тай понял, что обращаются к нему. «Ои» — его раздражало, что он не может снять внушение Лина. Раздражала пустынная улица, голоса, шум непонятной ему схватки с теми, чье тепло (и запах! запах!) он так явственно ощущал. «Сын магрута и харуты», — горько усмехнулся Тай. Ведь здесь мог быть его… отец. Странное дело — он не чувствовал злости. Только тупую, пронизывающую все тело боль. К горлу подкатил соленый ком. И, когда по пустынной улице пронесся раздраженный голос Лина:

— К хриссам, Рик. Брось его к хриссам, — Тай вдруг (неожиданно для себя) протянул руки и сказал:

— Пожалуйста, Рик. Отдай детеныша мне.

Он так и не смог забыть Элту. Да и как тут забудешь, когда что ни день копна ее рыжих (хотя и слегка поблекших) волос, как Уна, проплывала над торговавшими рядами базара, когда ее рыжие дети играли в магрутов под самыми окнами хижины. Когда ее искалеченный в Магре муж, такой же рыжий, как и она сама, Торсон ехидно подзуживал Тая: «Смотри, мол, я-то хоть и урод, зато и деньжата водятся, и жена не последняя в Унре баба, а ты, магрут вонючий, плевать я на тебя хотел, не очень-то на нее заглядывайся — не то мой братец Эрик голову-то тебе свернет!»

«Хриссы его раздери. Вместе с его никчемным братцем!»

Элта так и не поняла, зачем понадобилось Таю брать чужое, кусающееся и царапающееся, как аскис, существо. Когда Тай, смущенно улыбаясь, весь дрожа от волнения, подвел ее к наспех сколоченной детской кроватке, она лишь фыркнула:

— Ну, Тай! — брезгливо, двумя пальчиками приподняла одеяло и сморщилась, будто увидела хриссу: — Ба, да это девка! — потом, когда существо с необыкновенной для такого крошечного тельца силой вцепилась в белую (как-никак дочь перекупщика) руку, Элта не без труда выдернула ее и ушла, чтобы никогда уже не возвращаться.

Но она вернулась.

Пятнадцать иров спустя.

Девочка выросла, превратилась в девушку, и кое-кто в Унре уже поговаривал, мол-де, смотрите-ка, какую женушку выращивает себе этот магрут, но унрит лишь отмахивался от подобных разговоров, как от назойливых мусс.

У него не было жены.

Зато у него была дочь.

Увы, она так и не научилась говорить. Как ни бился Тай, ее горло не издавало ничего, кроме грубого звериного мычания и странных булькающих звуков, от которых даже привыкшему ко всему унриту становилось не по себе. Его хиссун так и не сумел привыкнуть к ней. При первой же возможности он норовил вцепиться в ее ногу, ухватиться за подол неказистого платья и висеть на нем, захлебываясь в диком урчании. Тай привязывал зверька в углу хижины, и хиссун обиженно замолкал, настороженно поглядывая на ненавистное ему существо, но стоило ей открыть рот, как неугомонный зверек оглашал хижину заливистым лаем. А Тай затыкал уши:

— Нет уж. Пускай молчат. Оба.

Он назвал ее Моной — ее белые, как снег, волосы, казалось, светились в темноте мягким серебристым цветом. «У меня две Моны, — грустно подшучивал над собой Тай. — Одна на небе, другая на земле». Платье прикрывало ее покрытое серебристой шерсткой тело, и она почти ничем не отличалась от других женщин Тан-Унратена. Разве что руки ее были крепче, чем у любого унрита, да зубы с легкостью перемалывали любые кости, да позы, которые принимало ее тело, разметавшись по постели, во сне — говорили о далекой и непонятной жителям Унры нечеловеческой любви.