Когда я иной раз возмущалась, дескать, ба, ему не конфет надо, а кочергой по простате, она всегда мне возмущенно отвечала:

– Ты не знаешь, Катька, как жизнь может распорядиться, а семья – это для женщины самое главное.

Когда Ф. привезли из роддома, бабушка решилась на поступок. Крайне редко покидающая квартиру больше чем на полчаса, она села на автобус и приехала к нам. Под пальто был незнакомый халат. Только потом я поняла, что ради правнука бабушка нацепила новую одежонку – на поле болталась бирка. Растолкав родственников, сгрудившихся вокруг орущего комочка, она взяла его на руки и сказала:

– Ну и сволочи, как кота назвали…

Двадцатитрехлетняя осада кончилась. Эпоха Кати перетекла в эпоху Тимофея.

Каждое воскресенье его пичкают котлетами, провернутыми по семь раз, после чего играют в «ясстрел» и в «араж». Да, конечно же, Ф. – самый умненький, самый красивенький, а все, кто так не считает, будут жопой в форточку…

Заболели вчера. Звонит.

– Чиво там у тебя?

– Температура.

– Привози ребенка.

– Как же ты будешь с ним целый день?

– А кто же еще, кроме меня, кровиночку пожалеет?

Через четыре дня бабуле восемьдесят. У нее двое детей, одна внучка и один правнук, пирожки, огород и фикус на окне. Бабушка успевает везде и всюду. Как-то раз я ей сказала:

– Ты же не обязана, у тебя возраст.

Мы не разговаривали неделю.

И может, это, конечно, замечательно, когда никто никому ничего не должен, но я так рада, что мне и Фасолию досталась такая несовременная бабка. Потому что правильная бабка нам досталась. Настоящая.

Я не люблю работать. Никак. Никогда. Ни в каком виде. Я могу вполне радостно сочинять ерунду на десять страниц, но как только станет известно, что за эту ерунду кто-нибудь заплатит, – баста. Слова не клеятся, предложения не строятся, ночной сон ни к черту. И даже прекрасные мечты о весенних сапогах не позволяют переводить тексты в деньги. «Где еще эта весна, – говорю себя я, – да и вдруг будут в моде кеды?» Кеды, как и юбки, и платочки, купит муж. Муж не любит работать, но любит меня одевать, и в этом мы с ним едины. Я тоже люблю себя одевать, и тетеньки-продавщицы любят меня одевать, и подружки любят, и даже друзья. Без одежды я блеклая, как заспанная моль, и добрая, как китайский пупс. В одежде я видная и злая, как, впрочем, и всякий везунчик. Да, мне повезло: есть кто-то, кто любит меня одевать.

Я ужасно не люблю рассказывать анекдоты. За всю жизнь я не рассказала ни одной, даже самой простенькой, хохмочки так, чтобы кому-то стало смешно. Если анекдот хороший, давлюсь смехом посередине, если плохой – не запомню и перевру начало с концом. Еще хуже – если мне кто-то рассказывает анекдоты. Это даже хуже, чем сны. Хотите, чтобы вас бросил любовник? Каждое утро рассказывайте ему о том, что вам приснилось. Страшнее анекдотов и снов только новости, но про них мне все равно – я не знаю, кто такой Грызлов.

Еще не люблю танцевать. Потому что не умею. Я вообще не особенно люблю то, что не умею: это очень удобно. Не умею варить харчо и не люблю его, и все счастливы. Но с танцами обидно. Почти все умеют танцевать, а я никак. Как будто какой-то кукольник переложил мне бусин в конечности, и теперь ему тяжело и неудобно тянуть за веревочки: вместо движения – судорога, вместо поворота – рывок. Как-то раз мне изменили с танцовщицей, и это было как плевок в лицо. Нет, если бы мне изменили со спортсменкой, тоже было бы обидно, но с танцовщицей – это совсем смерть получилась. Пришлось начать заново.

Заново я тоже не люблю. Я консерватор. Если есть четыре дороги, я непременно буду ходить по одной. Переставить часики с полки на полку – терзания: а надо ли? А вдруг, когда я вновь посмотрю туда и не увижу своих часиков, станет мне плохо, ну или не плохо, а как-то по-другому – сама не знаю как? Неведение всегда пугало меня: до сих пор не могу войти в темную комнату без зажмуренных глаз. Даже когда выпью. Даже когда много. Только вслепую, рукой по стене до выключателя. Только так. Однажды, когда мне было пять, свет не зажегся – перегорела лампа. Бабушка нашла меня в углу, скрюченную в клубок, и с тех пор я всегда засыпаю с ночником.

Ответственность. Такая глобальная, монолитная хреновина, которая висит над тобой с момента полового созревания до старческих костей. Если бы не ответственность, я бы завела себе еще одного кота – вислоухого, и еще одного – лысого. А еще родила бы близнецов – чтобы на сей раз девочки, и чтобы на меня были похожие, и чтобы можно было бы наконец-таки покупать длинноногих кукол, и банты с блестками, и белые капроновые колготки в ромашку. И еще бы, может, много чего сделала, да только теперь я уже знаю, что такое дети и коты, и уже давным-давно себя разделила, и, кажется, больше ничего не осталось.

И наверное, людей без недостатков тоже не люблю. От них нестерпимо разит картоном. Что бы они ни делали, как бы ни старались, ничто не перебьет этого писчебумажного запаха, и ничем его не заглушишь. Человек интересен своими углами и закоулками, круглый – это как мяч из спортинвентаря: бац, и покатился. Хотя, кажется, про спорт я уже писала.

Воспитание – самая изумительная на свете штука. Человек может не любить прогулки на свежем воздухе, морщиться от Кафки в подлиннике и страдать диареей от сырков «РосАгро»… Да мало ли у кого какие предпочтения? Но вот воспитывать любят решительно все. Решительно. Некоторые увлекаются процессом настолько, что ухитряются вещать даже на смертном одре: дескать, неубедительно плачешь, сынку, поэтому обойдешься без мельницы и осла. Кота не обижай, поливай кактусы.

В принципе популярность процесса вполне объяснима. Указивка как явление имеет три неоспоримых преимущества: во-первых, бесплатно, во-вторых, при деле, в-третьих, бесподобно возвышает над реалиями. Последний пункт особенно прекрасен. В то время пока остальные томятся в неведении, ты паришь над человечеством, сбрасывая свои сакральные знания с частотой птичьего помета. Нехай подавятся, дети неразумные, а если чего не поняли, так мы еще какнем – чай, не зря гороху едено.

Казалось бы, в таком повальном, всеобщем знании, КАК ИМЕННО НАДО ПОСТУПИТЬ, должно быть всем нам счастье и благоденствие.

Фигушки.

К счастью, так замечательно и здорово устроен наш мир, что как бы вы ни увещевали соседского Тузика не гадить на половик, он все равно нагадит, да еще и тяпнет за задницу, чтоб не выступали.

Правильно. Знания, оторванные от ситуаций, не живут. Ты сначала выдрючи свою Жучку, а потом подступайся к соседским собачатам. Ну если, конечно, за то время, пока Жучка науку постигает, ты сам от собачьей темы не озвереешь.

Вот взять братца Фасолия, к примеру. Бывает кризис двухлеток, бывает кризис трехлеток, бывает кризис среднего возраста, и черт его знает, что еще бывает: вся жизнь – сплошные кризисы. У нас, естественно, все по-скромному, по-простому. Был трандец дому твоему, стало кранты мозгу твоему. Правильно, во-первых, дома все уже давно разломано, а во-вторых, растет моя дитятка. К сожалению, вырастание я успела поймать довольно поздно. Это другие там по Зайцевым или штангенциркулям. А у нас: «Мама, это не съедобно. САМА ЕШЬ, СКАЗАЛ!!!» Прослезившись от умиления (все-таки после «сказал» «суки» не последовало, а это уже прогресс), принялась названивать по подругам.

Что я там говорила? Воспитывать любят все? Правильно я говорила.

– Ну и что же, что не слушается? Это не повод орать и бить. (Таня™)

– Надо объяснить, почему он не прав. (Маня™)

– Запугивать милиционерами нельзя, вырастет с комплексами. (Лиза™)

– С ними надо действовать наоборот. Не хочет надевать майку, ну ты и говори: «Не надевай, сынка, майку». Из духа противоречия выполнит. (Света™)