– Мне жаль, но я не знаю.

– Они нашли корень! Корень с шишкой вместо головы, с отростками вместо рук и ног и с маленькими корешками вместо пальцев. Яблоня съела Бобби Бернса, а кто съел яблоки?

– Кто… что?

– Вот-вот! Кто и что? Субстанция, бывшая некогда Бернсом, оказалась внутри шотландцев – детей и крестьян, внутри гусениц, пожравших листья дерева и ставших затем бабочками, которых съели птицы, наконец, частью самого дерева. Куда же подевался Бобби Бернс? И если это не переселение душ, то что же?

– Да… Но я-то тут при чем? Возможно, его тело продолжает жить, но тысячью различных способов.

– Ага! И в один прекрасный день, через целую вечность, согласно теории вероятностей образуется новая туманность, а из нее при охлаждении образуется новая звезда и новая планета. Разве не существует шанса, что все эти распыленные атомы однажды вновь не воссоединятся и появится другой Бобби Бернс?

– Да, но какой шанс! Триллион триллионов к одному!

– Вечность, Джек! На протяжении вечности даже один-единственный шанс из всех этих триллионов должен когда-нибудь реализоваться – должен!

Я оказался в тупике. Уставился на милые бледные черты Ивонны, затем поднял взгляд на горящие глаза Аврора де Неанта.

– Вы выиграли, – объявил я с глубоким вздохом. – Но что толку? У нас по-прежнему двадцать девятый год и нет денег.

– Денег! – простонал он. – Разве ты не видишь! Мы начали с воспоминаний – ощущений того, что когда-то ты уже делал нечто подобное. Это и есть воспоминание из бесконечно далекого прошлого или, что, впрочем, то же самое, бесконечно далекого будущего. Если бы только… если бы только они стали достаточно отчетливыми. Но я знаю один способ. – Он вдруг повысил голос до пронзительного крика: – Да, знаю способ!

Взгляд профессора стал безумным.

– Способ восстановить в памяти наши прежние воплощения? – переспросил я, и не думая шутить над старым профессором. – Вспомнить будущее?

– Да! Перевоплощение! – он дико захрипел. – Re-incarnatione, что в переводе с латинского – «тварь цвета гвоздики». Только это был не телесный цвет, а яблоня. Гвоздика на латинском – Danthus carophyllus, и это доказывает, что готтентоты на могилах своих предков сажали именно гвоздики, откуда и пошло выражение «пресечь в корне». А если бы гвоздики росли на яблонях…

– Отец! – резко оборвала профессора Ивонна. – Ты устал. – Голос ее смягчился: – Пойдем. Тебе пора ложиться.

– Да, – проворчал он. – На ложе гвоздик.

Через несколько вечеров Аврор де Неант вернулся к этой теме. Он прекрасно помнил, на чем остановился.

– Итак, в тысячелетиях мертвого прошлого остался год тысяча девятьсот двадцать девятый, – неожиданно начал он. – В то время жили-были два дурака, и звали их Андерс и де Неант, которые вложили свои деньги в то, что в насмешку называли ценными бумагами. Но тут случилась биржевая паника, и их денежки испарились. – Профессор покосился на меня. – И было бы очень неплохо, если б им удалось вспомнить, что случилось за период времени, скажем, с декабря тысяча девятьсот двадцать девятого года по июнь следующего, тысяча девятьсот тридцатого. – В голосе профессора вдруг послышались жалостливые нотки: – Тогда они смогли бы вернуть свои деньги!

Я только усмехнулся.

– Если бы они смогли вспомнить.

– Они смогут! – взорвался он. – Смогут!

– Как?

Профессор понизил голос до шепота.

– Гипнотизм! Джек, ты, помнится, проходил у меня курс патологической психологии? Да… я помню.

– При чем здесь гипнотизм! – возразил я. – Все психиатры используют гипноз, но пока что никто не вспоминал о своих прежних воплощениях или о чем-нибудь в том же духе.

– Ага. Они – дураки, эти доктора и психиатры. Послушай… ты помнишь три стадии гипнотического состояния? Ты их изучал.

– Да. Сомнамбулизм, летаргия и каталепсия.

– Правильно. В первом случае подопытный может разговаривать и отвечать на вопросы. Во втором – погружен в глубокий сон. В третьем, при каталепсии, он коченеет, становится несгибаемым, и тогда его, как дерево, можно класть между двух стульев, сесть на него и вытворять прочую чепуху.

– Я помню. И что из того?

Он мрачно усмехнулся:

– На первой стадии субъект может вспомнить все, что с ним произошло на протяжении всей жизни. Над сознанием доминирует подсознание, а оно никогда ничего не забывает. Правильно?

– Так нас учили!

Он наклонился вперед:

– На второй стадии, при летаргии, согласно моей теории, он может вспомнить все, что случилось с ним во время других воплощений. Он вспоминает будущее!

– Да? Тогда почему этим никто не занимается?

– Подопытный все помнит, пока спит, но, просыпаясь, забывает – вот почему. Но я убежден, что после соответствующей тренировки можно научиться помнить сны.

– И вы собираетесь попробовать?

– Не я. Я слишком слабо разбираюсь в финансах. Я не знаю, как интерпретировать свои воспоминания.

– Кто тогда?

– Ты! – Он ткнул в меня длинным указательным пальцем.

Я задумался.

– Я? Ну, нет! Никаких шансов!

– Джек, – ворчливо продолжал он, – ты же изучал гипноз на моем курсе? Неужели ты не понимаешь, что это совершенно безопасно? Ты-то должен знать, что идея о подчинении одного разума другому – сущая чепуха. Ты ведь знаешь, что решающую роль здесь играет самогипноз, и невозможно загипнотизировать человека против его воли. Чего ты боишься?

– Я… – Я не знал, что ответить. – Я не боюсь, – нахмурившись, пробормотал я. – Просто мне это все не нравится.

– Ты боишься!

– Нет!

– Боишься! – возбужденно пробормотал старик.

В этот момент в коридоре послышались шаги Ивонны. Глаза профессора сверкали, в их выражении промелькнула тень коварства.

– Не люблю трусов, – прошептал он, а потом заговорил много громче: – Ивонна!

Девушка вошла и мигом оценила состояние отца.

– Ох! – нахмурилась она. – Разве можно принимать так близко к сердцу все эти теории?

– Теории? – завизжал профессор. – Да! У меня есть теория, что когда идешь по тротуару, то на самом деле стоишь на месте, а тротуар движется в обратном направлении. Нет… Но если так, то тротуар разорвется, если два человека пойдут навстречу друг другу… или, может быть, он эластичный. Ну, конечно, эластичный! Вот почему последняя миля всегда самая длинная! Она растянута!

Ивонна увела профессора в постель.

В итоге, он меня уговорил. Не знаю, что тут сыграло решающую роль: моя доверчивость или темные печальные глаза Ивонны. Я наполовину поверил профессору, когда на следующий день он привел другой аргумент, стал угрожать, что запретит Ивонне встречаться со мной. Она не посмела бы ослушаться, даже если бы это разбило ее сердце. Ивонна родилась в Новом Орлеане, и в ее жилах текла кровь креолов.

Не стану рассказывать о трудности тренировочного курса. Необходимо было овладеть самогипнозом, и, как при любом обучении, знания и умения приобретались довольно медленно. В отличие от существующего мнения, у слабоумных и людей с низким интеллектом развить их невозможно. Самогипноз требовал глубокой сосредоточенности. Главное тут умение сконцентрироваться. Я имею в виду не гипнотизера.

Речь идет о субъекте воздействия. Роль гипнотизера тут легче легкого. Он лишь должен дать необходимую установку, прошептав: «Спать… спать… спать…». И даже это необязательно, если как следует разобраться в методике этого фокуса.

Я пытался освоить эту науку почти каждый вечер, тренируясь в течение получаса и более. Это было весьма утомительное занятие. Раз десять, дойдя до полного отупения, я клялся не участвовать больше в этом фарсе. Но всякий раз, полчаса промучившись с де Неантом, я возвращался к Ивонне и раздражение исчезало. Подозреваю, старик нарочно оставлял нас после занятий наедине, вознаграждая меня таким образом за тяжкий труд, и могу поспорить, что мы проводили время много интереснее, чем он.