Жуковский смотрел то на нее, то на Юхана. Нильс поднял голову. За весь вечер он не произнес почти ни слова. Он только присутствовал.

— Что ты хочешь этим сказать? — растерялся Юхан.

— Пустяки! Хочу сказать, что ты давно не был дома, — ответила Дина.

Она встала и предложила гостям прогуляться перед сном — ненастье развеялось.

Это привело всех в недоумение. Встал только Жуковский. Юхан внимательно разглядывал их. Словно они были заинтересовавшей его деталью интерьера. Потом он протянул руку к коробке с сигарами, которыми Андерс обносил гостей.

Это была его первая сигара за вечер.

Фома обошел расставленные им посты.

Идя из людской в хлев, он видел, как Дина и незнакомец прогуливаются по белой дорожке недалеко от беседки.

Правда, незнакомец шел, засунув большие пальцы в проймы жилета и на почтительном расстоянии от Дины. Но вот они зашли в беседку…

Фоме вдруг захотелось уйти в море. Однако для этого было слишком много преград. Прежде всего на нем лежала ответственность за пожарные посты. Потом старые родители. И маленькие сестры.

Он долго сидел на сеновале, уткнувшись подбородком в колени. Наконец он принял решение. Ему надо поговорить с Диной. Заставить ее обратить на него внимание. Хорошо бы заманить ее на охоту.

Лодка пробста отошла уже так далеко, что на причале могли начаться танцы.

Фома побывал в пакгаузе Андреаса и отправил на пост последнего человека.

После этого он вернулся на кухню к Олине. Помог ей убрать в погреб остатки еды. Принес еще вина. А также воды и дров.

Несколько раз Олине отрывалась от работы и внимательно смотрела на него.

— Теа и Аннетте пошли танцевать, — пробуя почву, сказала она.

Он не ответил.

— А ты не пойдешь? — Нет.

— У тебя тяжело на душе?

— Да просто устал, — небрежно ответил он.

— И не расположен к беседе?

— Честно говоря, не очень.

Он кашлянул и вышел в сени с пустым ведром. Наполнил доверху стоявшие там ведра и бак в плите. Аккуратно сложил в углу дрова. Хворост на растопку лежал отдельно в ящике.

— Посиди со мной, — пригласила его Олине.

— А ты спать не собираешься?

— Сегодня можно не торопиться. — Угу.

— Что скажешь насчет чашечки кофе с ликером?

— Кофе с ликером — это хорошо.

Они сидели за большим столом, погруженные в свои мысли.

Распогодилось. О ветре напоминал лишь слабый шорох, который доносился в открытое окно кухни. Стояла синяя, пряная августовская ночь.

Фома тщательно размешивал в чашке сахар.

ГЛАВА 11

Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность…

Книга Песни Песней Соломона, 8:6

При ночном освещении Жуковский выглядел лучше, чем при свете лампы. Дина без стеснения разглядывала его. Они шли по хрустящему песку, смешанному с ракушками. Он — в одной рубашке и жилете. Она — в красной шелковой шали, накинутой на плечи.

— Вы родились не в Норвегии?

— Нет.

Молчание.

— Вам не хочется говорить о вашей родине?

— Не в этом дело. Это долгая история. У меня две родины и два языка. Русский и норвежский. — Он как будто смутился. — Моя мать была норвежка, — объяснил он почти с вызовом.

— Что вы делаете, когда не путешествуете?

— Пою и танцую.

— На это можно прожить?

— Некоторое время.

— Откуда вы приехали?

— Из Петербурга.

— Это очень большой город, правда?

— Очень большой и очень красивый, — ответил он и начал рассказывать о соборах и площадях Петербурга.

— Почему вы так много ездите? — спросила Дина через некоторое время.

— Почему? Нравится, наверное… А кроме того, я ищу.

— Чего же вы ищете?

— Того же, что и все.

— И что же это?

— Правда.

— Правда? Какая правда?

Он удивленно, чуть ли не презрительно поглядел на нее:

— А вы никогда не ищете правды?

— Нет, — коротко ответила она.

— Как же можно жить без правды?

Дина немного отстала. Между ними тут же возник Иаков. Он был доволен.

— Для правды еще придет время, — тихо сказал Жуковский. Потом решительно взял Дину под локоть и вытеснил Иакова из времени и пространства.

Они шли мимо обгоревшего хлева. Внутри громко мычали коровы. Но вообще было тихо. Их встречал запах сгоревшего сена и дерева.

Через белую калитку они вошли в сад. Дина хотела показать Жуковскому беседку, которая была как бы вплетена в зелень сада. Белая, украшенная изящной резьбой. Восьмиугольный домик с головами дракона на каждом углу. Беседка хорошо сохранилась. Хотя зима и унесла несколько цветных стекол.

Жуковскому пришлось наклониться, когда он входил в дверь. Дина засмеялась. Ей тоже приходилось наклоняться.

Внутри царил сумрак. Они сели рядом. Он расспрашивал ее о Рейнснесе. Она отвечала. Тела их были совсем близко друг от друга. Его руки лежали на коленях. Неподвижно. Как спящие животные.

Жуковский держался достаточно учтиво. Иаков следил за каждым его движением. Словно почувствовав это, Жуковский сказал, что уже поздно.

— Да, день был долгий, — согласилась Дина.

— Это был незабываемый день.

Он встал, наклонился и поцеловал ей руку. Губы у него были горячие и влажные.

На другое утро они стояли в коридоре на втором этаже. У самой лестницы.

Там было темно, пахло сном, мылом, ведрами с нечистотами.

Жуковский последним из приезжих покидал дом. Остальные уже спускались к лодкам.

— Я вернусь еще до начала зимы… — Он вопросительно поглядел на нее.

— Милости просим, — сказала Дина, как сказала бы любому.

— Тогда вы сыграете мне на виолончели?

— Может быть. Я играю почти каждый день. — Она протянула ему руку.

— Но вчера не играли?

— Нет, вчера не играла.

— Не было настроения? Я понимаю, пожар…

— Да, пожар.

— Теперь вам придется делать новую крышу?

— Придется.

— У вас на плечах большая ответственность? Сколько человек работает в Рейнснесе?

— Почему вы об этом спрашиваете? В эту минуту?

Его шрам изогнулся. Улыбка стала явной.

— Тяну время. Все не так просто. Разве вы не видите, что вы мне нравитесь?

— Варавва к такому не привык?

— Не очень… Значит, я Варавва?

Оба засмеялись, обнажив зубы. Две собаки, что играют в тени, меряясь силами.

— Варавва!

— Варавва был разбойник! — прошептал он и придвинулся к Дине.

— Но его же освободили! — выдохнула она.

— Да, и вместо него пришлось погибнуть Христу.

— Христу всегда приходится погибать…

— Помашите мне, — шепотом попросил Жуковский, он был немного растерян.

Дина не ответила. Схватила его руку обеими руками и сильно укусила за средний палец. Он вскрикнул от неожиданности и от боли.

Все смешалось. Жуковский притянул ее к себе и прижался лицом к ее груди. Он тяжело дышал.

Мгновение они стояли неподвижно. Потом он выпрямился, поцеловал ей руку и надел шляпу.

— Я вернусь еще до начала зимы, — хрипло сказал он.

Ступенька за ступенькой начали разделять их. Несколько раз он обернулся и посмотрел на нее. Входная дверь захлопнулась.

Он исчез.

Пароход задержался на сутки.

Жуковский стоял на мостике, подняв руку в знак прощания. Было тепло. Он стоял в одной рубашке. Отутюженные, застегнутые на все пуговицы пассажиры рядом с ним выглядели нелепо.

Дина следила за пароходом из окна залы. Он знал, что она стоит у окна.

Я Дина. Мы плывем вдоль берега. Рядом. Его шрам — факел среди водорослей. Глаза — зеленое море. Свет над отмелями, который что-то открывает мне. А что-то скрывает. Он уплывает от меня. За мысы. За горы. Потому что не знает Ертрюд.

Юхан стоял на одном из прибрежных камней и что-то кричал вслед пароходу. Жуковский кивнул ему и приподнял шляпу.

Пароход загудел. Лопасти заработали быстрее. Голоса потонули в шуме. Зеленые глаза Дина повесила себе на шею.

Семья ленсмана рано уехала домой. Андерс и Нильс повезли их на лодке. Они все равно собирались в Страндстедет, чтобы закупить все необходимое для ремонта. О том, чтобы найти что-то в собственном лесу, нечего было и думать. Материала требовалось много, и сухого.