Больше всего пользы было от топоров. Вскоре четверть крыши с восточной стороны была уже содрана и дотлевала на земле.

Теперь ветер добрался до сена, которое лежало под уцелевшей пока частью крыши и потому не было прикрыто мокрыми парусами.

Словно по мановению волшебной палочки сено пришло в движение. Закрутилось столбом. Взвилось над стоявшим без крыши хлевом. Сделав круг над людьми, оно уносилось к морю.

— Нильс! Сено! Давай еще паруса!

Голос Дины с такой легкостью преодолел сопротивление ветра, что капитан на мгновение удивленно поднял голову.

Нильс был занят и не слыхал приказа. Зато другие услышали его, принесли паруса, и сено быстро затихло.

Люди не замечали, как идет время. Покинутый «Принц Густав» одиноко покачивался на воде.

Ханна и Вениамин бегали в толпе и жадно впитывали в себя все, что происходило вокруг. Грязь и глина засохли у них на ногах, нарядная одежда была безнадежно испорчена. Но на это никто не обращал внимания.

Когда люди справились с огнем и лишь отдельные небольшие столбики дыма, поднимавшиеся над разбросанными по земле досками, напоминали о том, что пожар мог уничтожить все, Дина оторвала взгляд от крыши хлева. Она повернулась всем своим большим, нывшим от напряжения грязным телом и поставила ведро на землю.

Плечи у нее опустились, словно из нее вышел весь воздух. Спина сгорбилась.

Она отбросила с лица волосы движением лошади, которой хочется увидеть солнце. На небе синел широкий просвет.

Тогда она поймала на себе незнакомый взгляд.

Я Дина. Мои ноги — сваи, уходящие в землю. Моя голова невесома и принимает все: звуки, запахи, краски.

Картины вокруг меня находятся в движении. Люди. Ветер. Острый запах обгоревшего дерева и сажи. Сначала я вижу только глаза, без головы, без туловища. Они словно частица моей усталости. В них можно отдохнуть.

Я никогда не видела такого человека. Пират? Нет! Он пришел из Книги Ертрюд! Это Бараева!

Где я была так долго?

ГЛАВА 10

О, если бы ты был мне брат, сосавший груди матери моей! тогда я, встретив тебя на улице, целовала бы тебя, и меня не осуждали бы. Повела бы я тебя, привела бы тебя в дом матери моей. Ты учил бы меня, а я поила бы тебя ароматным вином, соком гранатовых яблоков моих.

Книга Песни Песней Соломона, 8:1, 2

Глаза были ярко-зеленые. Крупные черты лица, на щеках щетина. Нос самоуверенно взирал на мир, широкие ноздри были похожи на плуг.

Дине не требовалось наклонять голову, чтобы встретиться с ним глазами. Лицо у него было темное, обветренное, на левой щеке белел широкий шрам. Наверное, кому-нибудь оно могло показаться некрасивым и зловещим.

Большой серьезный рот. Верхняя губа изящно изогнута, точно лук Амура, уголки подняты вверх. Видно, Создателю все же хотелось придать некоторую мягкость этим чертам.

Каштановые, довольно длинные волосы были потные и сальные. Белая когда-то рубашка теперь была мокрая и вся в саже. Один рукав оторвался по шву и висел, как на нищем.

Талия была перетянута широким кожаным ремнем, который держал кожаные штаны. Человек был худой, костистый, как каторжник. В левой руке у него был топор.

Освобожденный Варавва. Он смотрел на нее. Как будто хотел рубануть…

Фома и этот незнакомец оба работали топорами. Один потому, что знал, что поставлено на карту. Дина. Рейнснес.

Другой потому, что случайно сошел на берег в этом месте и оказался на пожаре. Ему было весело тушить его.

— Потушили! — только и сказал он. Он еще не отдышался после схватки с огнем. Его широкая грудь вздымалась, словно кузнечные мехи.

Дина изумленно смотрела на него.

— Ты Варавва? — серьезно спросила она.

— Почему Варавва? — так же серьезно спросил он. По его выговору она поняла, что он не норвежец.

— Я вижу, тебя отпустили.

— Ну, значит, Варавва, — сказал он и протянул ей руку.

Она не приняла ее. Он замер.

— Я Дина Грёнэльв, — сказала она и наконец пожала его руку. Рука была потная и грязная. Большая ладонь, длинные пальцы. Но сама ладонь была такая же мягкая, как у Дины.

Он кивнул, будто уже знал, кто она.

— Сразу видно, что ты не кузнец. — Она показала глазами на его руки.

— Нет, Варавва не кузнец.

В голосах, звучавших вокруг них, слышалось облегчение. Все говорили только о пожаре.

Дина освободилась от его взгляда и повернулась к людям. Их было человек тридцать.

— Спасибо, люди! — крикнула Дина, как будто чему-то удивляясь. — Спасибо вам всем! Вы заслужили хорошее угощение. Мы накроем столы и в доме для работников, и в большом доме. Прошу всех быть нашими гостями!

В это время к Дине подошел Юхан и протянул ей руку. Он широко улыбался.

— Вот это возвращение! — сказал он и обнял ее.

— И не говори! Добро пожаловать, Юхан! Видишь, что у нас творится!

— Это господин Жуковский. Мы познакомились на пароходе, — представил незнакомца Юхан.

Незнакомец опять протянул Дине руку, словно забыл, что уже здоровался с нею. На этот раз он улыбался.

Нет, Варавва не кузнец.

К вечеру ветер утих. Люди сидели в домах. Но «Принц Густав» все еще стоял на якоре. Он задержался на несколько часов.

На случай нового пожара была выставлена стража. Так было надежнее. Дождя больше не ждали. В сенокос он ни к чему.

Андрее и Нильс хотели на другой же день ехать в Страндстедет, чтобы запастись лесом для ремонта и нанять рабочих. Крышу следовало починить не откладывая.

Ленсман и Дагни прибыли, когда пожар уже потушили. Ленсман добродушно бранил Дину за то, что ни усадьба, ни лавка с пакгаузами не были застрахованы. Дина спокойно обещала в будущем подумать о страховке. Ссориться из-за этого в присутствии пробста и богослова они не стали.

Матушка Карен семенила вокруг как наседка. И дивное дело, но суставы и ноги у нее почти не болели.

Олине одна орудовала на кухне — все служанки носили воду. Зато у нее прибавилось времени.

А обходиться без посторонней помощи она привыкла.

Зажаренный целиком теленок получился великолепно, хотя Олине и металась как угорелая между кухней и большой старой печью в поварне. Это была настоящая шахта с современными железными дверцами. Там и жарился молочный теленок.

Его принесли из поварни в лохани, под проливным дождем, еще до того, как они услышали гудок «Принца Густава».

А когда начался пожар, только хромая матушка Карен имела время, чтобы помочь Олине отнести его обратно в поварню.

Они сообразили, что праздничный обед на время откладывается.

Олине натерла теленка жиром и прикрыла как могла вощеной бумагой, чтобы он не пересох. Огонь был несильный.

Соус Олине могла приготовить в последнюю минуту. Прежде ей следовало обрести душевный покой. Тот, у кого сердце скачет галопом, никогда не приготовит соус без комков.

Перед тем как жарить теленка, Олине отбила отдельно каждое ребрышко и перевязала бока вокруг почек. Почки были ее гордостью. Они нарезались отдельно самым острым ножом и подавались как деликатес.

Толченые ягоды можжевельника наполняли ароматом всю кухню. Вообще-то можжевельник предназначался для дичи. Но теленок Олине был больше нежели просто жареная телятина. К нему полагался и можжевельник, и другие чудодейственные приправы.

Желе из красной смородины и морошка уже стояли в столовой в хрустальных вазах на ножках, накрытые салфетками. Чернослив настаивался на плите. Дрожащими руками Олине вынимала из него косточки, бегая от стола к окну и обратно.

Молодая картошка была мелковата. Служанки выскребли и вымыли ее еще накануне вечером. Всю ночь она стояла в погребе, залитая холодной водой. Ее собирались варить в четырех больших котлах в последнюю очередь.

Ведра из-под картошки девушки давно забрали на пожар. Второпях они вывалили картошку в большую квашню.

Теперь, когда опасность миновала, Олине начала причитать над квашней. Квашня была священна. В ней можно было ставить только тесто. Как бы не наслали на них бесовскую закваску или чего похуже в наказание за небрежное обращение с сосудом, предназначенным для теста.