— Прости нас, Господи, это ж все-таки пожар! — расстроено вздыхала она, роняя картофелины в котлы, где им предстояло вариться.

Когда пожар был потушен и все так или иначе приветствовали Юхана, люди разошлись, чтобы привести себя в порядок перед праздником.

У некоторых работников было всего по одной рубашке. И они не сразу скинули их, бросившись спасать хлеб от огня. Что могли, они теперь отряхнули, но чище рубашки не стали. Грязь можно было стряхнуть, а сажа красовалась как почетные знаки отличия.

Олине наводила последнюю красоту на свои произведения кулинарного искусства и одновременно распоряжалась, чтобы накрыли столы для матросов и пассажиров, помогавших тушить пожар.

Матушка Карен решила, что капитан, штурман, механик и попутчик Юхана будут есть за одним столом с хозяевами. Всех остальных она распределила по рангу в доме для работников. Там на козлы были положены столешницы, которые накрыли белоснежными простынями и украсили полевыми цветами.

Олине вспотела, но пребывала в отличном расположении духа. Ее руки мелькали над кастрюлями и котлами с завидной ловкостью и быстротой.

Настроение в доме для работников заметно поднялось еще до того, как подали угощение, потому что на столах появился ром. Команда расщедрилась и доставила на берег и законный груз, и тот, которым гостей угощали потихоньку.

Никто и не вспоминал о том, что пароходу уже давно следовало идти дальше на север.

Мужчины помогали накрывать столы, будто ничего другого никогда в жизни не делали.

По распоряжению матушки Карен ни вино, ни другие крепкие напитки в доме для работников не подавались. Но похоже, рома там было в изобилии. Его наливали словно из кувшина сарептской вдовы: сколько ни лили, а конца ему не было.

Правда, на благословенный пароход не раз посылались гонцы. Да и в окрестные усадьбы тоже мчались гонцы в черных от сажи куртках и рубахах.

Настроение все поднималось. Веселые истории подхватывали за столом как жезл эстафеты. И рассказчиков награждали громовыми раскатами хохота.

Пробсту, сожалевшему, что его жена больна и потому не смогла приехать в Рейнснес, было отведено место в торце стола.

Дагни щеголяла в модном бархатном платье, несмотря на летнюю жару. Платье только что прибыло из Бергена.

Дина несколько раз бросила взгляд на брошь, приколотую к воротнику платья. Это была брошь Ертрюд.

Матушка Карен сидела на другом конце стола, между ней и Диной сидел Юхан.

На пароходе плыла графская чета из Швеции, они путешествовали по северу Норвегии. Их доставили с парохода прямо к обеду, хотя они и не принимали участия в тушении пожара. Граф сидел по другую сторону от матушки Карен. Когда пришли офицеры и гости с парохода, присутствовавших за столом немного пересадили, и чужеземец Жуковский оказался напротив Дины.

Под большой люстрой сверкали серебро и хрусталь.

Наступили августовские сумерки. Ромашки, колокольчики, листья плюща и рябины пестрели на белой скатерти. Благоухание и вкусная еда настроили людей на приветливый, почти дружеский лад. Многие были незнакомы друг с другом, но их сблизили угощение и пожар.

Лицо матушки Карен покрылось сетью мелких морщинок. Она улыбалась и поддерживала беседу. Рейнснес стал таким, каким был в прежние времена. Когда здесь собиралось настоящее общество. Накрывался праздничный стол, пахло жареной телятиной и дичью. Матушка Карен испытывала глубочайшее удовлетворение от того, что все было как прежде. Она научила Стине всему, что требовалось знать хозяйке Рейнснеса, и теперь радовалась этому. Дина была не из тех женщин, которые способны постичь науку домоводства. А Рейнснес нуждался в хозяйке, умевшей не только музицировать и курить сигары. В тот вечер матушка Карен убедилась, что Стине оправдала ее надежды.

Нельзя было отрицать, что эта лопарская девушка понятлива и расторопна. И главное, умеет располагать к себе людей, тогда как Дина всех только отпугивает.

Дина смотрела на Варавву. Он надел чистую рубашку. Волосы у него были еще влажные. От света люстры глаза казались еще зеленее.

Она предложила Жуковскому занять одну из комнат для гостей. Он с поклоном принял ее предложение.

Когда она убедилась, что он спустился вниз вместе с Юханом, она проскользнула в его комнату. Там пахло туалетной водой и кожей.

Большой кожаный саквояж стоял открытый. Дина начала перебирать вещи Жуковского. Нащупала книгу. В толстом, но потертом кожаном переплете. Она открыла ее. Наверное, это была русская книга. На титульном листе мелкими острыми буквами с наклоном было написано:

Лев Жуковский

И ниже большими красивыми буквами:

АЛЕКСАНДР ПУШКИН

Наверное, он и написал эту книгу. Прочесть название было невозможно.

Такие же перевернутые и непонятные буквы Дина видела на ящиках и коробках с русскими товарами.

— Непонятно, — громко пробормотала она, словно рассердившись, что не может прочитать название.

Она понюхала книгу. Книга пахла влажной бумагой, — должно быть, отсырела за время долгого плавания. И типичным запахом мужчины. Одновременно сладковатым и терпким. Табаком. Пылью. И морем.

Из стены вышел Иаков. Сегодня он нуждался в Дине. Она выругалась про себя. Но он не ушел. Он ласкался к ней. Молил. Теперь в комнате пахло Иаковом. Дина загородилась руками, отталкивая его.

Наконец она положила книгу на место. Выпрямилась. Вздохнула. Точно закончила тяжелую работу.

Прислушалась к шагам на лестнице. Если он сейчас войдет в комнату, у нее есть оправдание — она хотела вставить в подсвечники новые свечи, чтобы их хватило на вечер. Где ему знать, что она вообще-то не занимается такой работой. Корзина со свечами стояла на полу рядом с ней.

Иаков ждал, когда она возьмет корзину и покинет комнату. В коридоре при свете лампы он наконец отпустил ее обнаженную руку. Припадая на больную ногу, он отошел в темный угол, где стоял шкаф с полотном.

— Мы отстояли крышу хлева от огня! И без твоей помощи! — бросила она ему вслед и спустилась в столовую.

Я Дина, я летаю. Моя голова без меня движется в пространстве. Отворяются стены и потолки. Небосвод беспределен, это темная картина из бархата и битого стекла. Я влетаю в нее. Мне хочется туда. И не хочется!

Когда ели первое блюдо, жена шведского графа выразила удивление, что в Рейнснесе удалось разбить такой красивый сад, — ведь это у самого Полярного круга! Чего стоят одни дорожки между клумбами, посыпанные крупным песком и ракушками! Она успела посмотреть сад до того, как всех пригласили к столу. Какая трудоемкая работа развести такое великолепие на столь скудной почве!

Матушка Карен поджала губы, но вежливо ответила, что, конечно, это не просто, бывает, в суровые зимы розовые кусты замерзают. Она с удовольствием покажет завтра своей гостье грядки с овощами и пряностями. Это гордость Рейнснеса.

Потом все пили за молодого кандидата богословия. За хлев и за сено, которые с Божьей помощью удалось спасти от огня.

— И за животных! — прибавила матушка Карен. — Боже, сохрани наших животных!

И они выпили за урожай и за животных. Обед был еще в самом начале.

Шведский граф восторгался рыбным супом Олине. Он настоятельно просил пригласить ее в столовую — ему хотелось выразить ей свое восхищение. Нигде в мире граф не пробовал подобного супа. А ведь это блюдо он пробовал всюду, куда бы ни приехал.

Французский рыбный суп! Пробовал ли кто-нибудь из присутствующих французский рыбный суп?

Матушка Карен пробовала французский рыбный суп. Она воспользовалась поводом и рассказала, что три года жила в Париже. Она сдержанно жестикулировала, и на руках у нее позванивали филигранные браслеты.

Неожиданно матушка Карен продекламировала стихотворение по-французски, на щеках у нее заиграл молодой румянец.

Седые красивые волосы, которые по случаю торжества были вымыты в можжевеловой воде и завиты щипцами, спорили блеском с серебряными приборами и канделябрами.

Когда Олине наконец явилась в столовую — ей нужно было сначала немного привести себя в порядок и снять верхний передник, — все, к сожалению, уже забыли про рыбный суп.