– Я не смогу теперь жить без тебя, – как-то раз сказал Коля, когда Ляля играла на дудочке.

Она удивленно приподняла брови, словно забыла, что он умеет разговаривать, но играть не перестала. Тогда Коля сжал в ладонях ее ступни у себя на коленях и с силой прижал их к паху. Ляля убрала дудочку от губ.

– В твоем возрасте, – сказала она, – постоянная эрекция вполне естественна. Если хочешь, мы вечером займемся сексом.

Коля закрыл глаза, защищаясь. Он не хотел секса. Он и представить себе не мог, как это – заниматься сексом с земным шаром, с богом или со вспучившейся Вселенной.

– Ты не понимаешь…

– Это ты не понимаешь. – Ляля пошевелила пальцами ног, поглаживая сквозь брюки его восставший член – ему-то было плевать на душевные переживания. – Как только ты начнешь заниматься этим с женщиной, все станет на свои места, страх и растерянность перед жизнью пройдут. Я тоже хочу быть с тобой. Да что толку? Это все равно что хотеть быть рядом с мечтой, укладывать ее с собой в постель и держать за руку.

– Это что же получается? Мы никогда не сможем быть вместе?

– Об этом рано говорить.

– Рано?

– Я должна сначала родить, убедиться, что осталась жива и здорова, а уже потом решать проблему любовного кризиса.

Коля решил было обидеться на “любовный кризис”, но не смог. Он отчаялся и спросил:

– Сколько… Сколько у тебя было мужчин?

– Мужчин? Сорок два, – не задумываясь, ответила Ляля.

Коля скинул ее ноги с колен.

– А вот любовный кризис – первый, – улыбнулась она. – Знаешь, что это значит?

– Неужели сорок два? – не верит Коля.

– С мужем – сорок два с половиной. Да ты меня не слушаешь!

– Почему же ты тогда вышла за него замуж, если он – половина?!

– Именно потому, что он наполовину ребенок. Я выбрала такого, который убьет за меня и меня убьет, если почувствует угрозу потери.

– Дядя Антон? – не поверил Коля, представив себе дядюшку, любимца абсолютно всех компаний, с копной черных вьющихся волос, с красивыми сильными пальцами на больших ладонях, которым легко удавалось все, от починки телевизора и сантехники до лепки пельменей, но только не насадка червяка – червяка было жалко, и рыбу было жалко, – балагура и пьяницу, обладателя чудесного тенора и мощнейшего тела.

– Тоник добрейший миляга, пока не почувствует угрозу потери, – очень серьезно заметила Ля-ля. – А почему ты не спрашиваешь, сколько у меня было женщин?

Родился мальчик.

Ляля, уезжая, сказала, что… “опять идет дождь, ты заметил?.. Ну не хмурься, я все решу, я обещаю, ты мне веришь? Я еще месяц не буду никак называть ребенка, у меня уже рождался мальчик, перед Сюшей, он прожил всего месяц и два дня, теперь я подожду, прежде чем давать ему имя, я должна убедиться, что он выживет, не переживай, мы будем вместе, кстати! – ты любишь детей? Хочу предупредить, у меня будет много детей, потому что я много грешу, а дети искупляют грехи, а ты не знал? Ты тоже – искупление чужого греха, весь мир на этом держится – женщины грешат, потом искупляют грехи, потом искупленные грехи вырастают и тоже начинают грешить, не обращай внимания, я всегда много болтаю, когда волнуюсь… Помнишь, когда я увидела тебя в первый раз, я болтала без умолку, ты заметил?.. Ты подошел, такой отрешенный, совсем неземной, щеки – горят!., а губы… Нет, мы не будем целоваться в губы, это потом, когда я решу все проблемы с мужем, а ты ко мне приедешь, и я буду свободна, вот тогда… Это наше такси? Спроси, нет, подожди, подержи ребенка, кажется, я забыла справку… вот она. Ты что? Ты боишься взять в руки моего мальчика? Ну и что, что нет имени, он будет просто мальчиком еще целый месяц, выбирай, какое хочешь! Что?..”

Коля сказал, что хочет взять ее на руки, а ребенка пусть пока подержит таксист, ну пожалуйста, только одну минуточку…

Это чертово Подмоклово обнаружилось только на карте Тульской области, на других картах его не было и в помине, и Коле уже стало казаться, что она исчезла, похищенная “логиколдуном”, забрав с собой вылупившийся из живота мир.

Вернувшиеся родители обнаружили своего сына в совершенно невменяемом состоянии ума и тела, которое мама тут же назвала “инфантильностью, переходящей в дебилизм – а чего еще от него ожидать при подобном заработке!”, а отец ограничился осмотром вен на руках и ступнях Коли и общими рассуждениями на тему вреда и пользы онанизма.

Коля почти перестал с ними разговаривать, но пугал беспрестанно: нервно вздрагивал, путался ногами и спотыкался или вдруг впивался в кисть руки зубами до синих полуокружностей, застывал, наморщив лоб, спохватывался и интересовался, “какое сегодня число?!” (по три раза в день), “почему родители назвали его Колей, а не Петей, Гошей и т.д.?” и “когда вы придумали мне имя?” – это он спросил только один раз, как-то в понедельник за завтраком.

– Когда тебе было пять недель. Как только мне сказали, что я беременна, мы с твоим отцом придумали имя для мальчика и для девочки, – доверительно сообщила мама. – Я сразу же начала с тобой разговаривать, я гуляла, готовила или занималась уборкой и все тебе рассказывала, что делаю, что вижу!..

Узнав, что уже с шестой недели своего существования в животе мамы он поочередно назывался то Олесей, то Коляшей, Коля Сидоркин впал в истерическое похохатывание, постепенно перешедшее в надрывный кашель.

– А если бы у меня не было имени еще целый месяц после рождения? – поинтересовался Коля после похлопывания по спине и заглатывания настойки пустырника. – Как бы вы меня называли?

Родители растерянно переглянулись и взялись за руки – жест, не раз спасающий их в последние дни.

– Не знаю, – пожала плечами мама, – может быть, бегемотиком?.. – Она с мукой посмотрела на папу. Папа кивнул.

Коля застыл лицом, потом вдруг ткнул пальцем в лицо матери и злобно прошипел:

– Ты меня так называла, я знаю, ты меня так называла! Ты называла меня бегемотиком! Вы мне противны оба, вы, неудачники и извращенцы! Вы меня называли этим идиотским прозвищем при посторонних! Почему?!

– Успокойся, Коленька! – испугалась мама. – Ты был такой пухленький, такой упитанный… Какие посторонние?.. Никаких посторонних, мы жили тогда с твоей бабушкой, папиной мамой, и Антоном, его братом…

– Он тоже называл меня бе-ге-мо-ти-ком?! – Коля кривлялся и кричал, скидывая со стола посуду.

Потом вдруг затих и заперся у себя в комнате до вечера.

Вечером он вышел, умиротворенный и виноватый. Попросил прощения.

– Я не понял сразу, – объяснял Коля, поглаживая спину обнявшей его с радостными рыданиями мамы, – ей же всего двадцать шесть, она не могла жить с нами, она была еще девчонкой тогда, она еще не знала дядю Антона. Ходила в школу, влюблялась… наверное…

– Кто? – спрашивала мама, взяв лицо сына в ладони и потираясь мокрой щекой о его, вдруг удивившую легким покалыванием щетинки. – Кто ходил в школу? Кто влюблялся?

– Неважно. Прошло почти три месяца. Если не позвонит до конца недели, я поеду к ней сам. Папа, ты не знаешь, где можно достать пистолет? Или нет… яду! Лучше яду. Приеду – и сдохну у нее на пороге.

ПЕСНЯ

До Серпухова меня подвезли на милицейском “козлике”, как ласково называл свое сокровище шофер. После невыносимой тряски челюсть потом еще с полчаса отказывалась верить в незыблемость мира и продолжала подрагивать, при этом тут же постукивали зубы, а по позвоночнику проходила дрожь. Наверное, поэтому люди на платформе старались обойти меня подальше. Хотя… Трудно сказать. С одной стороны, конечно, после того как меня высадили у железнодорожного вокзала, я вздрагивала сначала через каждые тридцать секунд, потом через полторы минуты, потом, убедившись, что стою на твердой поверхности, и поверив в основательность платформы, я вздрагивала только через пять-семь минут. Но, с другой стороны, моя одежда… Снять уже слегка подсохшее шерстяное белье я отказалась категорически. Следователь Поспелов провел разъяснительную беседу среди обслуживающего персонала маленькой больницы, и мне были предоставлены в безвозмездное пользование: халат рабочий, синий, с оторванным карманом; телогрейка черная, ношенная много курящим человеком, зато с длинными рукавами, заменяющими варежки; рваная вязаная шапочка, вероятно, детская и, вероятно (не хотелось думать об этом), заменяющая до моего появления тряпку для вытирания пыли внутри батарей. Особое внимание, несомненно, привлекали валенки огромного размера и такой высоты, что коленкам в них невозможно было сгибаться, при ходьбе – прежде чем вытянуть несгибающуюся ногу вперед – приходилось делать ею полукруг в сторону. Был выбор. Был. Между этими валенками и резиновыми галошами, в которые для тепла мне предложили запихнуть много туалетной бумаги. Я выбрала валенки и ничуть не жалею. Если бы не блестящий металлический чемоданчик в моей правой руке, вон та кучка бомжей, распивающая в ожидании электрички подозрительное пойло из пластиковой бутылки, уже давно бы позвала меня к себе – я ловлю их любопытные взгляды.