– Хороша, да? – скривилась блондинка, стаскивая рукав шинели. Локоть тоже оказался разбитым. На шелке рубашки засыхали бордовые пятна. Потрогав ранку, блондинка грязно выругалась, натянула рукав и запахнула шинель, закрыв ее полами коленки. – Если мужик отпадно трахается, всегда жди неприятностей, – доверительно сообщила она. – Ну нет в мире совершенства, что уж тут поделать!

– На твоей планете есть охотники? Нет?! А куры? Куры есть?! – неожиданно для себя продекламировала Экзюпери женщина у перил, вздохнула и закончила:

– Нет в мире совершенства…

– Да-а-а, – задумчиво протянула блондинка и встала. – Сейчас в психушках так стригут? – Осторожно переступая ступнями в колготках, она подобралась поближе и внимательно посмотрела на воду. – Плавать умеешь? – поинтересовалась она.

– Нет.

– Одобряю, – кивнула блондинка. – А то некоторые, знаешь, прыгают топиться, имея первый разряд по плаванию. Если зимой, еще ничего, бултыхаются долго, но от холода постепенно коченеют. А ты сразу ко дну пойдешь, не беспокойся.

– Не надо меня уговаривать. – Женщина отодвинулась от нее на два шага.

– Ладно. Только сама пойми, холодно мне так стоять. Какого размера у тебя ботиночки?

– Тридцать восьмой…

– В самый раз. Ты не могла бы…

– Не надо меня уговаривать! – закричала женщина. – Уйдите, я хочу побыть одна! Я все равно прыгну, уходите!

– Не ори! – блондинка огляделась. – Очень нужно мне тебя уговаривать. У меня ноги замерзли, а в сапогах сорок пятого, да еще таких вонючих, далеко не уйдешь. Если ты твердо решила умереть – пожалуйста, я не против, только ботинки оставь. На кой они тебе, еще мешать в воде будут. Тебя как зовут?

– Мона, – прошептала опешившая женщина.

– Мо-о-она, – протянула блондинка, усмехнувшись. – А псевдоним? Ладно, ладно, не отвлекайся, это я пошутила. Я хотела сказать, что с таким именем и псевдонима не требуется. Отдашь ботинки или хочешь на том свете истоптать все лужайки в раю?

– А… Пожалуйста. – Мона присела, расшнуровывая ботинок.

– Вот и умница. – Женщина подвернула под себя шинель и села рядом на асфальт. – Нет, спасибо, носки не надо, я не гордая, на голую ногу надену. Слушай, раз уж ты разулась, может, и джинсы подаришь? Коротковаты, конечно, будут, но ничего.

Мона, как в бреду, сняла джинсы.

– Смотри, как удачно! – обрадовалась женщина. – Ты не голая остаешься! Шерстяное бельишко ничего себе, а? Немецкое?

Она сбросила шинель и подпрыгивала на ней, стараясь влезть в джинсы.

Мона посмотрела на свои длинные рейтузы из тонкой шерсти, заканчивающиеся у щиколоток изящным плетением из ниток. Потом – на блондинку, кое-как натянувшую джинсы (не застегиваются), на кружева ее шелковой рубашки, на тонкие лямки на загорелых плечах, на острые бугорки грудей, на кожу, покрывающуюся на холодном ветру шершавыми пупырышками.

– Знаете что, – решилась Мона и стащила с себя куртку, – у меня свитер теплый. И куртку возьмите.

– Вот спасибо, вот угодила! – обрадовалась блондинка и, стуча зубами, натянула свитер.

Теперь Мона стоит на мосту в носках, длинных рейтузах и в паре к ним – шерстяной фуфайке с кельтской вышивкой на груди.

– Хорошо выглядишь! – похвалила блондинка. Задержалась глазами на двух мокрых кругах на груди Моны, подняла было удивленно брови, но потом заторопилась. – Ныряй, чего мерзнуть! Хочешь, помогу влезть на перила?

– Нет, что вы… Я сама. Уходите. Мне так удобней будет.

– Как скажешь, – с облегчением вздыхает блондинка и медленно уходит. Поднимает руку и машет в воздухе, не останавливаясь и не поворачиваясь. Никому и в никуда.

И тут Мона вдруг поняла, почему лицо блондинки ей показалось знакомым.

– Стойте! – кричит она и бежит на цыпочках, перескакивая через лужицы.

– Нет, так не пойдет. – Блондинка остановилась, но не повернулась, а только с досадой развела руками.

Мона подошла совсем близко, а блондинка все не поворачивается. Мона говорит ей в затылок:

– Я хотела спросить…

– Слушай, я не знаю, какой у тебя диагноз, но, если ты передумала топиться, извини, одежду обратно я не отдам. Возьми шинель, погрейся, подумай…

– Нет, я хотела спросить, вы ехали сейчас в поезде? Там… – машет рукой Мона в сторону города. Блондинка резко повернулась, и теперь Мона видит ее холодные глаза и рану на щеке и вдруг понимает, что женщине должно быть очень больно от такой раны, а еще на коленках и на локте… А она не хнычет, а шутит и веселится.

– Я ехала в поезде и так затрахалась, что потеряла ориентацию. Выпала из времени, понимаешь? Такие мужики попадаются очень редко, чтобы подходили и по физиологии, и по запаху, и чтобы нежные, ну, ты меня понимаешь?..

– Да, – кивнула Мона, пряча глаза.

– Не понимаешь ты ничего, да ладно. Мне надо было выйти в Серпухове, а я все забыла, как отключилась. Устроила себе небольшое путешествие в параллельные миры. Очнулась, лежу на полке в одной рубашке, а чемоданчика нет. Я, в чем была, бросилась по вагону, а он, голубчик, уже дверь открывает! Перед этим мостом поезд как раз ход замедляет, я думаю, он не первый раз здесь промышляет, знает, где и когда прыгнуть надо. Не на ту напал! Короче, вывалились мы с ним вместе. Пока дрались, скатились в воду. Вот такая получилась любовь. Это все? Я могу идти?

– А поезд ушел, да? – прошептала Мона. Ей стало грустно, что прекрасная история расплющенного о стекло лица из любовной превратилась в криминальную.

– Поезд! – хмыкает блондинка. – Чемоданчик мой уплыл, вот это, я скажу, проблема так проблема! Деньги, документы, все – буль-буль! Хорошо, солдатики попались, они песок на том берегу грузят. Одолжили вот шинельку и хрустальные башмачки.

– В куртке мой паспорт. В боковом кармане. Можете взять себе, если нужен. Только там справка… Отдайте ее мне.

– Справка из психушки? – спрашивает блондинка, шаря в кармане куртки.

– Нет. Из родильного дома.

– Спасибо за паспорт. Хочешь совет?

– Нет, я пойду.

– Надень шинель, спустись к солдатикам. Они, бедненькие, женщину не нюхали уже года полтора.

– Я не подойду, я пока не готова, – выдавливает улыбку Мона, засовывает сложенный маленький листок в лифчик и уходит.

– Они любой будут рады!

Тогда Мона поворачивается на ходу и показывает пальцем себе между ног. Блондинка видит расплывающееся темное пятно, как раз под выступом лобка, замолкает и прикусывает губу. Она листает паспорт Моны, пока та карабкается на перила, и еще ждет некоторое время, чтобы посмотреть сам прыжок. Взобравшись на перила, женщина несколько секунд балансирует. Издалека кажется, что хрупкий канатоходец стоит в цирковом обтягивающем костюме и не видит в отсвечивающем от воды солнце струну каната, поэтому шагает вниз наугад и летит к воде, гордо выпрямившись, вытянув в струнку ноги и взмахивая руками, как птица крыльями.

Я летела, летела, махала крыльями… Конечно, надо было попросить блондинку столкнуть меня. Чтобы испугаться. Чтобы неожиданно и страшно. Чтобы крыло не поймало ветер. Тогда, упав под воду, я бы со страху наглоталась как следует и, глядишь, быстренько утонула. А так получилось даже смешно. Вошла в воду как нацеленный кинжал – спокойно и быстро, набрав перед этим воздуха, сколько смогла за длинный последний вдох. Вода сомкнулась над головой и сразу же оглушила странным утробным гулом – а мне казалось, что под водой должно быть тихо, как в гробу!.. Я опускалась… Опускалась… Совершенно расслабившись и не испытывая ни малейшего желания вдохнуть. Тело словно плыло в замедленном времени, потом в какой-то момент зависло в невесомости и стало заваливаться на бок.

Я решилась и открыла глаза. Мне даже понравилась размытая полупрозрачность этого странного мира, и, если бы не ледяной холод, я бы нашла силы восхититься зеленоватым оттенком расплавленного солнца – такого далекого, что сразу успокоилась: уже не выплыть.

Делая в мокрой невесомости огромные шаги и помогая себе при этом руками, я кое-как выровнялась и даже продвинулась вперед, выпуская пузырьки воздуха. Кровь в висках пульсировала в чужом для этого медленного мира ритме и отвлекала. И вдруг, совершенно неожиданно для себя, я дернулась, вытолкнулась вверх, в яркое свечение мартовского солнца и помимо воли глубоко вдохнула.