Последний взгляд в зеркало. Халат коротковат, парик набекрень, темные шпионские очки… Иду! Так, что я скажу?.. Как меня зовут?.. Сквозь рифленое стекло кухонной двери я вижу три силуэта. Кто-то уже стучит по двери ногой, придется открыть.

А на улице – снег!

Я смотрю поверх голов троих мужчин, я ловлю глазами ускользающий полет снежинки, потом обнаруживаю одну очень крупную и идеально вырезанную – на синем рукаве одного из гостей – и замираю, приказав им не дышать, но снежинка тает от нашего пристального внимания…

– Телефонный узел! – в третий раз настойчиво повторяет мужчина, чья темно-синяя куртка лучше всего притягивает снежинки.

– Мастера вызывали? – интересуется еще один обладатель такой же куртки, он с чемоданчиком.

– Это я вызвал телефонщиков, – с готовностью сообщает третий мужчина, на его лице озабоченность сменяется облегчением и готовностью все немедленно объяснить. А на бедре у него виснет напоминанием о грядущих неприятностях черная кобура. – Понимаете, ваш гость вчера показался мне странным, юноша был не в себе, а может быть, пьян, а я как раз дежурил, когда он искал телефон, а вы, оказывается, дома, это очень хорошо, вот, передайте, пожалуйста, мужу, мы с ним договаривались, это капли для горла.

Молча протягиваю ладонь и сжимаю пузырек темного стекла. Так, надо сообразить, где у меня муж…

– А муж уехал к родне, у него кто-то приболел, – говорю я шепотом и отхожу в сторону, чтобы пропустить троицу.

– Воняет тут у вас, однако! Жженой проводкой! Следите за проводами? – громко интересуется один из телефонных мастеров, накинувшись в кухне на розетку.

– Не, не проводкой это воняет, – успокаивает меня другой монтер. – Так воняет, когда на кабанчике щетину опаливают. А вы почему шепчете?

– Дети спят, – шепотом сообщаю я.

– А мои при любом шуме спят! – орет он в упоении, раскурочивая телефонный аппарат. – Мы с женой так договорились, что не будем приучать их к тишине. У нас с утра до вечера музыка орет, и телевизор, так что и поговорить не всегда удается, зато пусть привыкают! А потому что жизнь какая тяжелая! – кричит он, наклонившись ко мне. – Где разводка?

– Разводка?.. – Я приоткрыла дверь в ванную рядом с кухней и в ужасе ее захлопнула.

– Разводка у них в подвале, здесь во всех коттеджах так, – сообщает гость с кобурой. – Хозяин сам все сделал, он, не смотрите, что певец, – рукастый, на зависть любому монтеру!

Стуча ботинками, все трое спускаются в подвал.

Я бросилась к одежде на вешалке. Обшарила карманы мужской куртки, так, мелочь всякая, потом – женского пальто, вообще – ни копейки! Если я дам монтерам за усердие зеленую сотню (а других денег у меня нет), значит, в этот дом на днях пожалуют или грабители, или милиция… Так, стоп, а невменяемый юноша, которого я только что замаскировала под двумя одеялами? Точно помню, в ванной на нем была куртка… Куртка! Быстро поднимаюсь на второй этаж. Куртка валяется на полу в коридоре, посмотрим… Телефон и тысяча пятьсот рублей сотенными, какое счастье!

– Хозяйка! Сколько телефонов наверху?

От громкого крика снизу я дергаюсь, но потом уговариваю себя не паниковать, по ступенькам спускаюсь нарочито неспешно, останавливаюсь на предпоследней и ласковым шепотом сообщаю крикливому монтеру:

– Два.

А для лучшего усвоения информации еще показываю число пальцами.

– Так это… – опешил он немного, но потом быстро пришел в себя и вернул командный голос:

– Тогда проверьте! Трубочку снимите и послушайте – гудит или не гудит! А по делу, это должен проверить именно я. Так что, извините-подвиньтесь, но за свою работу я всегда отвечаю сам! – слегка оттолкнув меня в сторону, он идет по лестнице вверх.

Медленно поднимаюсь за ним. Почему я сказала – два?..

Телефонов тем не менее обнаружилось именно два. В кабинете и в спальне.

Этот мастер оказался на редкость исполнительным, ему было недостаточно услышать гудок в трубке, он решил проверить, все ли в порядке с мембраной, для чего раскрутил по очереди трубки у обоих телефонов, дул в них, разглядывал внутренности на свету и ковырялся там отверткой.

– Порядок! – совершенно удовлетворенный, он осмотрелся (это было в кабинете) и, уходя, поправил криво висящую картину на стене.

Медленно спускаюсь за ним вниз, останавливаюсь на предпоследней ступеньке и изображаю радость, насколько это возможно шепотом:

– Порядок?

При этом протягиваю монтеру сотню.

– Я уже обратил внимание вашего охранника, – пряча сотню в нагрудный карман форменной куртки, озадаченно сообщает монтер, – что провода были аккуратно отрезаны. Понимаете?

– Понимаю. Провода были аккуратно отрезаны.

– Нет, я же вижу, что вы не врубились! У вас в подвале кто-то перерезал телефонный провод.

– Да врубилась я, врубилась! Когда же они уйдут?..

– Тогда обратите внимание, так бывает при попытке ограбления! И ворота у вас в гараже открыты! Распишитесь вот тут два раза, что без претензий.

Черкаю, не глядя. Никаких претензий.

– А если нам где надо написать, насчет отрезанных проводов или чего…

– До свидания!

Закрываю дверь и смотрю в окно. Снег валит уже тяжелыми крупными хлопьями, мужчины во дворе топчутся, вероятно обсуждая, как удобно было бы ограбить такой открытый в разных местах дом и как бы каждый из них поступил со мной, будь он мужем в частых отъездах… Снег закрывает их от меня пеленой, и покой пушистым белым мехом опускается на сердце, не давая вздохнуть глубоко. Раскрываю пальцы левой руки. Пузырек. Отвинчиваю пробку и нюхаю. Пахнет анисом. Это – мужу для горла, муж поет!

Куда ни плюнь – все поют!

Посмотрим, что это такое отмокает в ванне и пахнет жженой проводкой и паленым кабанчиком! Наклоняюсь над ванной, задерживая дыхание, и дергаю металлическую цепочку. Не идет. Дергаю посильней. Ну, дорогая, ты постирала так постирала! Не иначе как муж пришел с охоты… На мамонта… Получилось! Странная жидкость потихоньку вытекает, оставляя на стенках ванны неистребимый налет. Медленно вытекает. Схожу-ка я пока вниз.

Спускаюсь в подвал. Захлопываю ворота гаража и еще закрываю их на защелку. Поднимаюсь наверх, в спальню, приподнимаю одеяла. В норке темно и тихо, слышно вкусное дыхание троих детей, и я бросаю на ковер парик, и для меня нашлось теплое местечко под правой рукой большого мальчика, который категорически отказался от моего молока…

– Ты – няня? – спросил большой мальчик, когда проснулся.

Мы все проснулись от крика маленького мальчика, я встала, распеленала его и понесла в ванную помыть. Пока подмывала, думала: кто я?

– Как тебя зовут? – мальчик сел, скривился и осторожно опустил на пол распухшую ногу. У него, бедного, ножка болит.

– Ты подруга Ляли?.. Дяди Антона? Что здесь произошло?

Раскрываю халат на груди и устраиваюсь кормить маленького мальчика. Большой резко отворачивается, замечает парик на полу, поднимает его.

– Кто приходил?

– С телефонной станции.

– А! – обрадовался большой мальчик. – Ты все-таки разговариваешь!

Чтобы он не перевозбудился от радости, я сразу же сообщила, что не являюсь няней, приходящей домработницей, любовницей мужа, подругой жены, я не врач, не соседка, не медсестра из поликлиники, не сторож, не охранник, я – никто.

– А кто же тогда их убил? – с удивлением спросил мальчик.

– Я не наемный убийца, – тут же добавляю в список предположений самое, оказывается, с его точки зрения, реальное. – Что с ногой?

– Нога скоро отвалится, – спокойно заявляет старшенький и уточняет:

– У меня с левой ногой всегда были проблемы. Я ее уже ломал в двенадцать лет вот тут, у щиколотки. А потом мне на тренировке повредили мизинец, врач сказал…

Я закрыла глаза, приготовившись выслушать подробности его детства, но мальчик замолчал, еще раз осмотрел меня и продолжил допрос:

– Если ты никто, то как сюда попала? Почему кормишь ребенка?