– Разве рыцарь может остаться без доспехов? Если бы Джеффри не обнимал ее так крепко, она, возможно, не заметила бы, что он невольно содрогнулся. Но он мгновенно успокоился: Джульетта не могла сказать, случайно или усилием воли.

– Я больше не рыцарь. Я простой фермер.

Он говорил с такой нарочитой небрежностью, что было ясно: за этим скрывается глубочайшая боль. Джульетту мучили противоречивые чувства. Ей казалось, что именно этого она и хотела – услышать, что Джеффри отказывается от своих диких фантазий. Тогда почему же ей впору громко кричать, протестуя против того, что он называет себя простым фермером?

«Потому что он никакой не фермер», – прошептал ей внутренний голос.

Он ее рыцарь-защитник. Его гордая голова полна всего самого необычного: незнакомых ей языков, верблюжьих бегов и рыцарственных понятий о долге и чести. Его сильное тело исчерчено шрамами, о происхождении которых он не желает говорить, и сила его посвящена защите того, что он любит и что ему воистину дорого.

Джульетте отчаянно хотелось оставить его именно таким, каким он был, а для этого надо было разобраться, почему он вдруг отвергает свое прошлое.

– Джеффри, что произошло, пока тебя не было? Его вздох пощекотал ей макушку.

– Все – и ничего, потому что со мной не было тебя. Я был так полон тревоги и тоски о тебе, что пребывал словно в страшном сне. Я знаю, кто я и что я сделал, и все же… даже сейчас я изумляюсь и не могу поверить тому, что те вещи, которые когда-то казались мне самыми важными, стали представляться настолько мелкими, будто они имеют отношение не ко мне, а к кому-то другому.

– Расскажи мне все.

– Я скажу это один раз, а потом больше никогда не стану об этом говорить. Я исполнил все, что поклялся сделать. В награду мой сюзерен освободил меня от данной ему клятвы. Так что все позади, и нам больше нет нужды упоминать о моем прошлом.

У Джульетты защипало глаза от слез – она и сама не могла бы сказать, почему.

– Тебе придется объяснить все получше.

– Хорошо, хотя я, кажется, утратил вкус к хвастовству. Я опущу неприятные подробности, поскольку они не предназначаются для нежного слуха дамы. Достаточно будет сказать, что мое возвращение в тысяча двести восемьдесят третий год от Рождества Христова привело к окончанию многих приграничных конфликтов. А еще я спас короля Эдуарда от верной смерти, обеспечив таким образом будущее Англии.

Было ли это реальностью или бредовыми фантазиями? Джульетта цеплялась за его плечи, вспоминая, как молилась и как мечтала о его возвращении, зная, что без него ее мир отныне не сможет быть благополучным и счастливым. Если принять во внимание, насколько маловероятным представлялось возвращение Джеффри, то стоит ли считать, что его мечты и видения более немыслимы, чем ее собственные?

– Сам король пообещал, что мои подвиги будут занесены в хронику. Надо полагать, ты уже о них прочла, если открыла письмо, которое прислал тебе твой профессор Берне.

– А, письмо… Я его потеряла. Она проглотила болезненный ком.

Какое-то мгновение он молчал, а потом рассмеялся – чуть горько, как может смеяться человек, оказавшийся мишенью недоброй шутки.

Или как человек, который неожиданно обнаружил, что ему не надо продолжать запутанную ложь.

Но Джульетта приняла решение больше не допускать в свою душу подобных сомнений.

– Если ты меня любишь, Джульетта, то поможешь мне повернуться спиной к прошлому. Больше никаких историй о рыцарях, квестах и путешествиях во времени. Я намерен жить как Джеффри д'Арбанвиль, фермер. С Джульеттой, моей леди супругой.

– Ах, Джеффри! – Она прижалась лицом к его плечу, зная, что ее слезы моментально промочат его тонкий кожаный жилет. – У меня такое чувство, будто ты отказываешься от вещей, которые для тебя по-настоящему важны. Я не уверена, что это хорошо.

– Я скажу тебе, что для меня самое важное. Тебе следует знать, что я очень люблю детей и чрезмерно привязан к собакам и норовистым лошадям, и был бы счастлив наполнить наш дом десятками и десятками тех и других, и третьих.

Джеффри взял ее за подбородок и заглянул ей в лицо. Его глаза были полны страсти, понимания и безусловной честности и благородства, которые обещали ей любовь и счастье – начиная с этой минуты.

– Я буду любить и лелеять тебя, миледи, покуда мы оба дышим – и покуда на небе будет место для наших душ.

– А я – тебя. – Джульетта прижалась к нему еще теснее, так тесно, что между ними не осталось места для сомнений или недоверия. – Но, Джеффри, десятки собак и лошадей?!

– И детей. А это значит, что нам надо избавиться от этого солдатского надзора и начать немедленно, поскольку женское тело ужасно медленно выполняет свою роль в произведении на свет потомства.

– В то время как мужское делает это прискорбно быстро?

– Порой, Джульетта. – Он весело ей улыбнулся. – Хотя одно можно сказать в пользу мужчины, которому для осуществления своих самых заветных мечтаний понадобилось ждать почти шестьсот лет. При этом он кое-что узнал насчет того, как надо не торопиться и растягивать удовольствие.

Сентябрь, 1860 год

Джульетта посадила маленького Джеффри себе на бедро, а ко второму бедру прислонила поднос, на котором стояли кружки с кофе, при этом стараясь не споткнуться о веселого щенка, дергавшего ее за подол.

– Пора вам устроить перерыв! – позвала она Алму и Джеффри.

– Боже, вы только посмотрите, как поздно! – Взглянув на каминные часы, Алма изумленно заморгала и начала поспешно убирать в сумку учебные материалы. – Обучать такого старательного ученика – сплошное удовольствие. Если и дальше так пойдет, Джеффри, то геометрии вы научитесь даже быстрее, чем учились читать и писать. Но боюсь, что сегодня я должна отказаться от кофе, Джульетта. Мы с Бином обещали пообедать с Уилкоксами: Робби не терпится познакомить нас со своей маленькой сестренкой.

Джульетта едва заметила, как Алма ушла. Она наблюдала за тем, как ее муж закрывает учебник и откидывается на спинку стула, пока тот не откачнулся на задние ножки. Наверное, она никогда не избавится от желания протянуть руку и задержать Джеффри, опасаясь, что он опрокинет стул.

И она ничуть не сомневалась в том, что никогда не перестанет краснеть от наслаждения, когда он будет окидывать ее с ног до головы взглядом, полным страсти и чувства гордого собственника.

– Что это жует малыш? – спросил Джеффри, когда Алма ушла и они оказались за столом друг против друга. Он не спеша пил кофе, но Джульетта обнаружила, что сама не может сделать и глотка.

– Это письмо. От профессора Бернса. Похоже, он прислал его из Лондона – из Англии.

В тот день, когда они прыгнули в пропасть, она предостерегла Джеффри, что сомнения могут по-прежнему возвращаться и мучить ее. Но они не возвращались, пока не пришло это письмо из Лондона, заставившее ее вспомнить об университетах – и театрах. Профессор мог вести исторические исследования в освященных временем залах Оксфорда и мог узнать правду о человеке, который, возможно, большую часть жизни провел на подмостках театра.

Джеффри наверняка заметит ее смятение: он всегда все замечает.

– Ага! Так ему понадобился целый год и путешествие вокруг света, чтобы наконец меня поймать!

Джульетту охватил ужас. Горло свело так, что она не могла говорить, не могла потребовать, чтобы Джеффри объяснил свои странные слова.

Он выпил еще немного кофе и с величайшей сосредоточенностью, характерной почти для всего, что он делал, стал наблюдать за жующим письмо малышом.

– Тебе бы надо его забрать, Джульетта, иначе он превратит бумагу в кашу.

Тут ее молчание мгновенно сменилось неудержимым потоком слов.

– Ему это не повредит. Моя мама всегда говорила, что это полезно, когда зубы режутся. Когда я была маленькая, я все время жевала бумагу.

Но она все же отняла письмо у малыша. Тот разразился протестующими криками, и ей самой впору было к нему присоединиться. Джульетта ничуть не огорчилась бы – ни капельки! – если бы сынишка испортил письмо так, что уже ничего нельзя было бы прочесть. Ей следовало бы отдать письмо одному из щенков или зашвырнуть его в загон к кобылицам и жеребятам Ариона, которые втоптали бы в грязь эту мерзкую бумажонку.