“Традиционные тайские танцы”, полагала она, зрелище для Жозетт и Рене, которых она в душе считала мещанами; я с ужасом понял, что она ищет во мне союзника. В самом деле, скоро наша группа двинется в глубь страны, мы поделимся на два лагеря и будем есть за двумя столами; настала пора определиться, с кем ты. “Н-да…” – сказал я после долгого молчания. И тут, откуда ни возьмись, над нами возник Робер. Он хотел спуститься. Я ловким движением уступил ему дорогу, поднявшись при этом на несколько ступенек. Перед тем как устремиться в ресторан, я обернулся: Жозиана стояла как вкопанная и не спускала глаз с Робера, а тот решительно направлялся в массажный салон.

Бабетт и Леа крутились возле контейнеров с овощами. Я сухо кивнул им в знак того, что их узнал, и положил себе водяного шпината. Надо думать, они тоже сочли тайские танцы нафталиновыми. Возвращаясь к своему столу, я обнаружил, что эти две стервы сидят от меня в нескольких метрах. Леа была одета в футболку Rage Against the Machine и облегающие джинсовые бермуды, Бабетт – в бесформенную хламиду из полос цветного шелка и прозрачной ткани между ними. Они оживленно щебетали, обсуждая, как мне показалось, нью-йоркские гостиницы. Жениться на одной из этих цыпочек – это был бы полный кошмар. Что, если сменить столик? Нет, это было бы слишком грубо. Я просто сел за него с другой стороны так, чтобы оказаться к ним спиной, заглотал ужин и пошел к себе в номер.

Только я собрался принять ванну, как появился таракан. Выбрал подходящее время, чтобы появиться в моей жизни, лучше не придумаешь. Он быстро бежал по кафелю, черт такой; я стал искать глазами тапок, хотя в душе понимал, что шансов разделаться с ним у меня немного. Стоит ли бороться? Даже Оон со своим потрясающе упругим влагалищем ничем не может помочь. Мы заранее обречены. Тараканы совокупляются весьма неуклюже и без особой радости, зато делают это часто, и мутации происходят у них очень быстро; против тараканов мы бессильны.

Перед тем как раздеться, я снова вспомнил Оон, воздав должное ей и всем проституткам в Таиланде. Работа у них, между прочим, нелегкая; думаю, им не часто попадаются приятные юноши сносной наружности, желающие просто по-честному кончить вместе. Про японцев и говорить нечего – я даже вздрогнул при одной мысли о них и взял в руки путеводитель “Рутар”. Бабетт и Леа не смогли бы работать здесь проститутками, да и недостойны этого. Валери – как знать; что-то угадывалось в ней такое, одновременно материнское и чуточку блядское – и то и другое, понятно, домысел; пока она была просто милой девушкой, приветливой, серьезной. Умненькой, кстати. Хм, в самом деле, она мне нравилась. Я быстренько подрочил, чтобы потом приступить к чтению с легкой душой: даже несколько капель выцедил.

Взявшись подготовить желающих к поездке в Таиланд, “Рутар” на деле сеет в вас живейшие сомнения относительно такого путешествия и уже начиная с предисловия считает своим долгом изобличать сексуальный туризм – эту мерзкую форму эксплуатации. Попросту говоря, авторы брюзжат беспрестанно с единственной целью: отравить ненавистным туристам все радости до последней. Потому что любят они на самом деле только себя самих, если судить по разным саркастическим замечаниям, которыми усеяна книга, как, например: “Ах, милочка, видели бы вы это во времена хи-хиппи!..” Неприятнее всего – резкий, холодный, суровый тон, в котором сквозит плохо сдерживаемое негодование: “Мы не ханжи, но Паттайя нам не по душе. Надо же и меру знать”. Чуть дальше они обрушиваются на “толстобрюхих западных туристов”, красующихся в обнимку с маленькими тайками; наших “странников” от этого “буквально тошнит”. Святоши пуританские, высоконравственные кретины – вот кто они такие вместе с их “славными друзьями, которые помогали им в работе над книгой”; все эти рожи самодовольно глядели на вас с четвертой страницы обложки. Я с досадой швырнул путеводитель через всю комнату и едва не угодил в телевизор Sony, а затем, смирившись, открыл “Фирму” Джона Гришэма, американский бестселлер, один из лучших – имеется в виду, по продажам. Главный герой – подающий надежды адвокат, блистательный юноша, красавец – работает по девяносто часов в неделю; дерьмо это не просто было похабнейшим образом подготовлено под будущий сценарий, но еще и чувствовалось, что автор уже подумал об актерском составе и писал главную роль для Тома Круза. Супруга героя – тоже хоть куда, пусть и работает всего восемьдесят часов в неделю; но вот Николь Кидман не годилась, эта роль была не для курчавых, тут надо, чтоб укладка феном. Слава богу, у наших голубков нет детишек – это избавляло от лишних душераздирающих сцен. Роман принадлежал к категории остросюжетных, вернее, умеренно остросюжетных: уже со второй главы становилось ясно, что руководители фирмы – подлецы, а также что герой в конце останется жив, как, впрочем, и его жена. Зато по ходу действия автор для нагнетания страстей наверняка собирался пожертвовать несколькими симпатичными персонажами второго плана; оставалось выяснить, какими именно – что ж, было ради чего читать. Может, например, отцом героя, у того как раз дела не клеились, не удавалось приспособиться к менеджменту по системе “точно в срок”; я подозревал, что мы были свидетелями его последнего Дня благодарения.

Детство Валери прошло в городочке Тремевен, расположенном в нескольких километрах к северу от Генгана. В семидесятые и в начале восьмидесятых правительство и местные власти вознамерились создать в Бретани мощный центр производства свинины, способный конкурировать с Великобританией и Данией. Государство призывало развивать интенсивные хозяйства, и молодые животноводы, к числу которых принадлежал отец Валери, влезли в большие долгие перед банком “Креди Агриколь”. В 1984 году цены на свинину начали резко падать; Валери исполнилось тогда одиннадцать лет. Она была девочкой послушной, немного замкнутой, училась хорошо; осенью ей предстояло идти в шестой класс коллежа в Генгане. Ее старший брат, который тоже учился хорошо, сдал выпускные экзамены и записался на подготовительные курсы при лицее в городе Ренн: он готовился стать агрономом.

Валери запомнилось Рождество восемьдесят четвертого; отец тогда провел целый день с бухгалтером Национальной федерации земледельческих профсоюзов. За праздничным ужином он долго сидел молча. Но во время десерта, после двух бокалов шампанского, заговорил с сыном. “Продолжать мое дело я тебе не советую, – сказал он. – Вот уже двадцать лет, как я встаю затемно и заканчиваю работу в восемь-девять вечера; мы с твоей матерью отпуска настоящего ни разу не имели. А продай я сейчас ферму со всей техникой и хлевами и вложи деньги в курортную недвижимость – смогу остаток своих дней загорать на солнышке”.

В последующие годы цены на свинину продолжали снижаться. Фермеры устраивали демонстрации протеста, нередко заканчивавшиеся безнадежным насилием; однажды они вылили на эспланаду перед Домом инвалидов тонны навозной жижи, в другой раз резали свиней на площади перед Бурбонским дворцом. В конце 1986 года правительство приняло постановление о неотложных мерах, направленных на поддержку свиноводства, потом разработало план подъема отрасли. В апреле 1987-го отец Валери продал все хозяйство за четыре с небольшим миллиона франков. На вырученные деньги он купил большую квартиру в Сен-Ке-Портриё, куда переехал с семьей, и три однушки в Торремолинос; у него остался миллион, который он вложил в инвестиционные фонды; а кроме того, он смог осуществить свою детскую мечту – приобрел небольшую яхту. Подписывая акт о продаже фермы, он испытывал грусть и легкую горечь. Новый хозяин, уроженец Ланьона, двадцатитрехлетний холостяк с сельскохозяйственным образованием, еще верил в планы экономического подъема. Отцу Валери минуло в ту пору сорок восемь, матери – сорок семь; лучшие годы их жизни прошли, считай, впустую. Они жили в стране, где инвестиции в производство не давали никаких реальных преимуществ перед спекулятивными вложениями – теперь он в этом убедился. За первый же год сдачи внаем однушек он заработал больше денег, чем за все время упорного труда. Он пристрастился к кроссвордам, ходил на яхте по заливу, рыбачил иногда. Жена поддерживала его как могла; она освоилась в новой жизни куда быстрее, снова полюбила книги, кино, стала бывать на людях.