В двери замаячил Лемюэль.

— Надеюсь, что не слишком тебя беспокою. Я подумал, может, ты не прочь поужинать… — Тут пожилой маг разглядел блюдо, полное крови и телячью кожу, растянутую на столе, и замолчал.

— Я копирую заклинание, — объяснил Рейстлин. — Надеюсь, вы не возражаете. Это сонное заклинание. У меня с ним проблемы, и я подумал, что если перепишу его, то, возможно, дела пойдут лучше. И спасибо вам за предложение, но я вообще–то не голоден.

Лемюэль изумленно заулыбался:

— Что за прилежный ученик! Я бы ни за что не смог усидеть за книгами в такой солнечный денек как этот, да еще во время Праздника Урожая. — Он повернулся, чтобы уйти, но в последний момент помедлил. — Ты уверен насчет ужина? Служанка приготовила кроличье жаркое. Она эльфийка на четверть, или около того. Одна из Квалинести. Жаркое очень удалось, особенно хорош соус со специями из моего сада — тимьян, майоран, шалфей…

— Звучит очень соблазнительно. Может быть, попозже, — сказал Рейстлин. Хотя он совсем не был голоден, ему не хотелось обижать мага отказом.

Лемюэль снова улыбнулся и заторопился прочь, в свой обожаемый сад.

Рейстлин вернулся к работе. Перелистнув страницу назад, он нашел нужное заклинание. Затем взял перо, лебединое перо, кончик которого был зачинен и оправлен в серебро. Такой инструмент для письма был очень экстравагантным, совершенно не обязательным для работы, и давал понять, что архимаг не жалел денег на все, что касалось его занятий. Рейстлин обмакнул перо в кровь. Прошептав про себя молитву трем богам магии — он не желал обойти вниманием ни одного из них, — он поднес перо к коже.

Изящное перо писало гладко и ровно, в отличие от большинства перьев, которые время от времени трескались, брызжа чернилами, или процарапывали бумагу насквозь, портя таким образом не один свиток. Первая буква легко легла на телячью кожу.

Рейстлин поклялся, что когда–нибудь приобретет такое перо. Он знал, что Лемюэль отдал бы его даром, если бы Рейстлин высказал такое пожелание, но Лемюэль уже и так много подарил своему новому другу. Гордость не позволяла ему просить большего.

Рейстлин продолжил переписывать заклинание, произнося вслух каждое слово. Кропотливая работа занимала много времени. Струйки пота бежали с его лба по шее и груди. Ему приходилось останавливаться после каждого слова, чтобы размять руку, затекшую из–за того, что он слишком сильно сжимал перо, и вытереть взмокшие ладони тканью балахона. Седьмое слово он выписывал с тайным страхом и с мыслью о том, что вся работа могла оказаться напрасной. Если он ошибся в написании этого слова, то все его старания шли насмарку.

Закончив, он поколебался мгновение, прежде чем поставить точку. Он снова закрыл глаза и попросил благословения у трех богов.

«Я делаю ваше дело. Я делаю это для вас. Пусть магия придет ко мне!»

Он посмотрел на то, что написал. Надпись была совершенной. Никаких дрожащих «о». Завитушки в «с» были изящными, но не излишне закрученными. Он с тревогой посмотрел на седьмое слово. Теперь уже он не мог ничего исправить. Он сделал все, что мог. Он опустил острый серебряный кончик пера к коже и поставил точку, которая должна была привести волшебство в действие.

Ничего не случилось. Рейстлин потерпел поражение.

Краем глаза он уловил искорку света. Он затаил дыхание, желая этого так же сильно, как он желал бы, чтобы его мать была жива, надеясь на это так же, как когда–то надеялся, что она продолжит дышать. Его мать умерла. Но блеснувшая искрой первая буква первого слова стала ярче.

Это происходило не в его воображении. Буква сияла, и сияние передалось второй букве, а затем второму слову, и так далее. Рейстлину показалось, что седьмое слово победоносно вспыхнуло. Наконец заискрилась последняя точка, и сияние угасло. Буквы были выжжены на телячьей коже. Заклинание было готово.

Рейстлин опустил голову и зашептал горячие, бессвязные слова благодарности богам, которые не подвели его. Когда он поднялся с кресла, то почувствовал головокружение и чуть не потерял сознание. Он рухнул обратно в кресло. Он понятия не имел, который час, и изумился, когда увидел, что солнце вот–вот начнет клониться к закату. Он ощутил острый голод, жажду и еще более острое желание найти что–нибудь вроде ночного горшка.

Скатав свиток, он запихнул его в футляр и привязал его к поясу. Затем встал, на этот раз испытывая меньшее головокружение, вышел из библиотеки и спустился по лестнице. После посещения уборной он с жадностью опустошил две миски кроличьего жаркого.

Рейстлин не мог припомнить, чтобы когда–нибудь ел так много. Отодвинув тарелку от себя, он откинулся в кресле, намереваясь отдохнуть всего лишь пару минут.

Лемюэль нашел его сладко спящим в кресле. Маг заботливо укрыл юношу пледом и на цыпочках удалился, не желая потревожить его сон.

Рейстлин проснулся ближе к вечеру, чувствуя себя отупевшим и больным после незапланированного сна. Его шея затекла, а затылок болел оттого, что он упирался им в спинку кресла. Он неожиданно испугался, что проспал и уже пропустил очередное «чудо», которое должно было состояться сегодня в храме. Один взгляд на солнечный луч, пробивавшийся сквозь занавесь плюща, вившегося за окном, успокоил его. Потирая шею, он откинул плед и отправился на поиски хозяина дома. Он знал, где искать.

Лемюэль усердно работал в саду, но работы совсем не убывало на вид. Его приготовления к переезду продолжались.

Он признался Рейстлину:

— Я начинаю делать одно дело, потом вспоминаю о чем–то другом, бросаю первое и принимаюсь за второе, только чтобы вспомнить, что мне нужно закончить с третьим, прежде чем приниматься за те два, так что я бросаюсь делать третье, и тут вспоминаю, что первое надо было сделать заранее… — Он вздохнул. — Я не очень–то быстро продвигаюсь.

Он грустно оглядел кавардак, окружавший его — перевернутые горшки, кучи земли, ямы, откуда растения были выкопаны. Сами растения, несчастные и больные на вид, лежали на земле с обнаженными корешками.

— Наверное, это потому, что я нигде, кроме этого места, не был. И мне не хочется быть где–то еще. Честно говоря, я еще не решил, куда направлюсь. Как думаешь, мне понравилась бы Утеха?

— Возможно, вам все–таки не придется переезжать, — сказал Рейстлин, не в силах равнодушно смотреть на страдания Лемюэля. Если он не мог прямо сказать ему о своих намерениях, он мог хотя бы намекнуть. — Может быть, случится что–то, что заставит бельзоритов оставить вас в покое.

— Второй Катаклизм? Огненные горы на их головы? — Лемюэль вымученно улыбнулся. — Вряд ли на это стоит рассчитывать, но спасибо тебе за поддержку. Ты нашел, что искал?

— Да, мои занятия увенчались успехом, — не колеблясь ответил Рейстлин.

— А на ужин ты останешься?

— Нет, спасибо, сэр. Мне нужно возвращаться на ярмарку. Мои друзья будут беспокоиться. И, пожалуйста, сэр, — сказал Рейстлин, прощаясь, — не теряйте надежду. У меня такое чувство, что вы будете жить здесь еще долго после того, как Бельзор исчезнет.

Лемюэля изумили эти слова, и он наверняка задал бы не один вопрос, если бы Рейстлин не обратил его внимание на то, что луковицам тюльпанов грозила опасность быть украденными проворной белкой, сновавшей по саду. Лемюэль кинулся спасать луковицы. Рейстлин в двадцатый раз проверил, висит ли футляр со свитком на своем месте у его пояса, еще раз попрощался со спиной Лемюэля и ушел.

— Интересно, что он собрался делать, — размышлял Лемюэль вслух. Отогнав белку–воришку, он смотрел вслед Рейстлину, идущему к ярмарочной площади. — Он не переписывал никаких сонных заклинаний, это точно. Может, я и не самый лучший маг, но даже я смогу усыпить любого без всяких шпаргалок. Нет, он переписывал что–то более серьезное, что–то за пределами его мастерства. И это как–то связано с бельзоритами…