Рейстлин летел по улицам, не осознавая, где он, и куда бежит. Он знал только, что не пойдет домой. Позже вернулся бы Карамон, а Рейстлин знал, что не вынесет его присутствия, не сможет спокойно смотреть на его самодовольную ухмылку и ощущать аромат Миранды, который впитала его кожа. Ревность и обида сжали желудок Рейстлина, посылая горькую волну по его горлу. Наполовину ослепнув, ослабев и ощущая противную тошноту, он все бежал и бежал вперед, не разбирая дороги и не заботясь о том, куда она его приведет, пока не врезался прямо в дерево.

Удар, пришедшийся в лоб, остановил его. Ослепленный, он повис на перилах мостика. Он стоял в одиночестве на освещенных луной ступеньках, и его руки были заляпаны кроваво–красным лунным светом. Он дрожал от ярости, злобы и гнева, и искренне желал, чтобы Карамон и Миранда умерли. Если бы Рейстлину было известно заклинание, которое опалило бы любовников, сожгло бы их дотла, он бы произнес его вслух.

В своих мыслях он ясно видел огонь, охвативший сарай портного, видел языки пламени, мечущиеся красные, оранжевые и раскаленные белые, пожирающие дерево вместе с живой плотью внутри, жгущие и очищающие…

Тупая ноющая боль в ладонях и запястьях заставила его очнуться. Он посмотрел вниз, и увидел, что костяшки на его руках побелели, так сильно он их сжимал. Почувствовав кислый запах и увидев лужицу рвоты у себя под ногами, он понял, что его тошнило. Но он не помнил, как его рвало, но это определенно помогло ему прийти в себя. Голова больше не кружилась, злоба и ревность оставили его, прекратив отравлять его душу.

Теперь он мог оглядеться вокруг. Сначала он не узнавал ничего. Но затем ему в глаза бросилось одно знакомое здание, потом другое. Он понял, где находится. Он пробежал почти весь город, хотя и не помнил самого бега. Пытаться вспомнить что–то было все равно что смотреть в сердце пожара — все было застлано пеленой огня, черного дыма и порхающего в воздухе белого пепла. Он сделал глубокий вдох и медленно отошел от перил.

Неподалеку стояла одна из городских общественных бочек с водой. Он не рискнул допустить воду в свой исстрадавшийся желудок, и удовольствовался тем, что смочил губы водой, а затем плеснул воды на те ступени, где его вырвало.

По мере того, как Рейстлин понимал, где находится, он начал понимать, что не должен здесь находиться. Эта часть Утехи считалась небезопасной. Она была самой старой, и многие строения представляли собой всего лишь жалкие пустые хижины, чьи хозяева либо разбогатели и переехали в центр Утехи и утехинского общества, либо разорились вконец и уехали из города вообще. Чокнутая Меггин жила где–то поблизости, и здесь же находилось «Корыто», вероятно, где–то совсем близко.

Откуда–то из листьев доносился пьяный гогот, но он был приглушенным и неуверенным. Большинство людей в Утехе, даже пьяницы и гуляки, давно спали. Было далеко за полночь.

Карамон должен быть уже дома, он наверняка сходит с ума от беспокойства, обнаружив отсутствие брата.

«И хорошо, — горько подумал Рейстлин. — Пускай поволнуется». Конечно, ему потребуется что–нибудь выдумать, чтобы объяснить свое отсутствие, но это будет несложно. Карамон любой чепухе поверит.

Рейстлин совершенно выбился из сил, к тому же он начинал дрожать от холода; он вышел из дому без плаща, а ему еще предстоял долгий путь домой. Но он все медлил у перил, вспоминая собственное желание увидеть брата и Миранду мертвыми. Он с облегчением понял, что не хотел этого на самом деле, и внезапно обрадовался тому, что строгие законы и правила регулировали и ограничивали использование магии. Хотя ему и не терпелось получить власть, которую давало волшебство, он ясно осознал всю важность, все значение того Испытания, которое стальными воротами преграждало его путь к более высоким ступеням магии.

Только тем, кто мог держать в узде такую могучую силу, позволялось использовать ее. Оглядываясь мысленно на слепую дикость своих чувств, на желание, страсть, ревность, ярость, Рейстлин ужаснулся. Сама мысль о том, что желания и потребности его плоти могли так легко подчинить себе его рассудок, вызывала в нем омерзение. Он поклялся впредь сдерживать подобные разрушительные позывы чувств.

Придя к такому решению, он как раз собрался направиться домой, как вдруг услышал приближающиеся шаги. Наверняка городской стражник, совершающий ночной обход. Он представил себе множество надоедливых вопросов, строгие поучения, возможно, даже принудительное сопровождение домой. Он отошел к ближайшему дереву и укрылся в его тени, куда не падал свет Лунитари. Он хотел быть один и не желал ни с кем говорить.

Шаги приближались. Человек появился из теней и достиг большого круга красноватого лунного света. Несмотря на плащ с низко надвинутым капюшоном, Рейстлин мгновенно узнал Китиару, узнал по походке — по скользящему, быстрому, нетерпеливому шагу, который, казалось, все же недостаточно быстро нес ее туда, куда она направлялась.

Она прошла совсем близко от Рейстлина. Он мог бы дотянуться рукой до ее плаща, но он только вжался глубже в темноту. Китиара была на первом месте среди всех тех людей, с кем он не желал встречаться этой ночью. Он надеялся, что она скоро уйдет, так что он сможет вернуться домой, но его надежды разрушились, когда он увидел, что она останавилась у бочки с водой.

Он подождал, пока она наконец не напьется воды и не уйдет прочь, тем не менее, хотя она и напилась из ковшика, висевшего на веревке возле бочки, но не двинулась с места. Она разжала пальцы, и ковшик плюхнулся назад в воду. Скрестив руки на груди, Кит облокотилась на бочку с видом человека, ждущего чего–то.

Рейстлин оказался в затруднительном положении. Он не мог отойти от дерева, не мог выйти в лунный свет без того, чтобы она не заметила его. Но теперь он не ушел бы, даже если бы мог. Им овладело любопытство. Что Китиаре было нужно? Почему она бродила по улицам Утехи так поздно, одна, даже без своего любовника–полуэльфа?

У нее была назначена встреча, это было очевидным. У Кит никогда не хватало терпения ждать, и этот случай не был исключением. Простояв так всего две минуты, она нервно вздохнула. Она потопала ногой, сменила позу, потеребила меч, висевший у ее пояса, хлопнула в ладоши, выпила еще воды, и в который раз нетерпеливо прищурилась, чтобы различить что–то в глубине узкой улочки.

— Даю ему еще пять минут, — проговорила она сквозь зубы. Ночной воздух был тихим и чистым, и Рейстлин ясно расслышал ее слова.

Послышались шаги, с той самой стороны, куда смотрела Кит. Она выпрямилась, и ее рука инстинктивно легла на рукоять меча.

Появившаяся фигура принадлежала мужчине, закутанному в плащ и издававшему сшибающий с ног запах эля. Рейстлин учуял этот запах даже оттуда, где он стоял, шагов за десять от мужчины. Кит сморщила нос в отвращении.

— Ах ты пьяница! — насмешливо сказала она. — Я, значит, несколько часов стою и жду здесь на холоде, пока ты сосешь пиво, так? Я уже подумываю, не перерезать ли мне твое пузо, в котором эль так и булькает!

— Я не опоздал ни на минуту, — произнес мужчина, и его голос был холодным и неожиданно трезвым. — Скорее, пришел раньше назначенного времени. К тому же в трактире, даже в таком паршивом как «Корыто», невозможно не пить, это подозрительно. Хотя я рад, что большая часть той отвратительной жидкости, которую трактирщик, забывшись, назвал элем, находится на мне, а не внутри меня. У официантки своеобразные понятия об изяществе. Она умудрилась пролить на меня почти целый кувшин… Ты слышала?

Рейстлин очень осторожно перенес вес на правую ногу, потому что неожиданно почувствовал болезненную судорогу в левой. Он был уверен, что не издал никакого звука, но тот человек все же услышал его, так как лицо под капюшоном повернулось в его сторону. В лунном свете сверкнула сталь.

Рейстлин застыл, боясь даже дышать. Ему очень не хотелось, чтобы обнаружилось, что он следил за своей сестрой. Кит пришла бы в ярость, а ее никогда не мучили сомнения по поводу срывания злости путем подзатыльников. На этот раз его могло ожидать что–нибудь похуже подзатыльников. Даже если она не разозлится, даже если она поведет себя мягко и нежно по отношению к младшему братишке, то человек, чей голос похож на железо, покрытое коркой льда, так не поступит.