Лаборатория была чистенькой, аккуратной и прибранной. Никакой пыли, никакой паутины; даже мыши выглядели гладкими и ухоженными. Несколько колдовских книг в скромных серых и коричневых переплетах стояло на полке. Шесть свитков покоились на подставке, предназначенной для гораздо большего количества. На полках стояли склянки и сосуды для магических компонентов, но очень немногие что–то содержали внутри. Стол, вытесанный из камня, на котором мастер, как предполагалось, должен был проводить магические эксперименты, был так же чист, как и тот стол, за которым он ел.

Рейстлина охватила грусть. Перед ним была мастерская человека без целей, без желаний, человека, в котором искра творчества давно погасла, если она вообще когда–то горела. Теобальд приходил в эту лабораторию не для того, чтобы творить, но для того, чтобы побыть одному, почитать книгу, кинуть пару крошек в мышиную клетку, растолочь в ступке несколько веточек сельдерея для овощной похлебки на обед, может быть, взять с полки свиток время от времени, — свиток, чья магия могла сработать, а могла и остаться в написанных на пергаменте буквах. Работала она, или нет — ему было по большому счету безразлично.

— Лучше себя чувствуешь, Гордо? — засуетился Мастер Теобальд вокруг мальчика с озабоченным видом, производя много шума и ничего при этом не делая. — Отлично, я так и знал. Ты перевозбудился, вот и все. Займи свое место у того конца стола. Джон Фарниш, садись посередине. Рейстлин? Где, черт побери… Ох! Вот ты где! — Мастер Теобальд сердито поглядел на него. — Что ты там шарахаешься в темноте? Выйди на свет, как цивилизованное человеческое существо. Ты сядешь на другом конце стола. Да, да, вон там.

Рейстлин молча направился к месту, на которое ему указали. Гордо уже сидел там, ссутулившись и мрачнея на глазах. Лаборатория оказалась сплошным разочарованием, и все это начинало походить на обыденную работу в классе. Гордо пожалел об отсутствии демона.

Джон Фарниш занял свое место, самоуверенно улыбаясь, и спокойно сложил руки на столе перед собой. Рейстлин никого и никогда так не ненавидел, как Джона Фарниша в эту минуту.

Все внутренние органы Рейстлина перепутались. Его кишки сжимали желудок, сердце болезненно билось, отдаваясь толчками в легких. У него пересохло во рту так сильно, что начало першить в горле, и он зашелся кашлем. Его ладони были мокрыми от пота. Он незаметно вытер их о рубашку.

Мастер Теобальд восседал во главе стола с торжественным и похоронным видом. Его внимание, по–видимому, привлек ухмыляющийся Джон Фарниш. Он нахмурился и постучал пальцем по столу. Джон, осознав свою ошибку, проглотил ухмылку и спустя секунду выглядел так же мрачно, как кладбищенская сова.

— Так–то лучше, — сказал мастер. — Испытание, которое вас ожидает, это довольно серьезная штука, не менее важная, чем Тест, который вы будете проходить, когда вырастете и будете готовы продвигаться вверх по лестнице магического искусства и силы. Повторяю, этот тест так же важен, потому что если вы не пройдете первый, вы никогда не получите возможности пройти второй.

Гордо отчаянно и широко зевнул.

Мастер Теобальд послал ему осуждающий взгляд и продолжил:

— Было бы просто замечательно, если бы мы могли испытывать так каждого ребенка при поступлении в школу. К сожалению, это невозможно. Чтобы пройти этот тест, вы должны обладать значительными познаниями в искусстве волшебного аркана. Поэтому Конклав постановил, что ученик должен обучаться по меньшей мере шесть лет, прежде чем подвергнуться первому, обязательному, испытанию. Те, кто отучился шесть лет, непременно испытываются, даже если до этого не проявляли ни способностей, ни склонности к колдовскому искусству.

Теобальд знал, хотя и не упомянул об этом, что провалившийся ученик обычно оказывался под надзором, и за ним наблюдали до конца его жизни. Было маловероятным, но все же возможным, что такой неудачник станет волшебником–ренегатом, одним из тех, кто отказывался следовать правилам магии, которые были установлены и признаны Конклавом. Маги–ренегаты считались исключительно опасными — не без оснований, надо сказать — и преследовались остальными членами Конклава. Мальчики ничего не знали о ренегатах, и Мастер Теобальд мудро воздержался от упоминания о них. Гордо не знал бы покоя до конца жизни, боясь, что однажды за ним придут.

— Тест очень прост для того, кто обладает талантом, и невероятно сложен для того, кто лишен его. Все, кто желает продвинуться в обучении, подвергаются одному и тому же испытанию. Вы не будете ни налагать заклятий, ни даже изображать их. Понадобится еще много лет учебы и напряженной работы, прежде чем вы будете способны на самое ничтожное заклинание. Этот тест всего лишь определяет, имеете вы или не имеете то, что в древности называли «даром богов».

Он говорил о древних богах магии, трех кузенах: Солинари, Лунитари, Нуитари. Имена — вот и все, что от них осталось, как думали жители Ансалона. Их имена принадлежали их лунам: серебристой, алой и, предположительно, черной.

Будучи прекрасно осведомленными об общественном мнении, а также о том, что им редко доверяли и еще реже любили, волшебники старались не вмешиваться в споры о религии. Они учили юных магов, что луны влияли на магию примерно так же, как на приливы и отливы. Это было физическим феноменом, ничего мистического или божественного.

И все же Рейстлин сомневался. В самом ли деле боги ушли из этого мира, оставив только позабытые луны светить в ночном небе? Или этот свет был бликами в бессмертных, всевидящих глазах?

Мастер Теобальд полуобернулся к полкам за ним, открыл шкафчик. Он вытащил оттуда три широких полосы тонкой телячьей кожи, положил по полосе перед каждым мальчиком. Джон Фарниш относился ко всему серьезней, проникнувшись речью мастера. Гордо выглядел покорным и угрюмым, ему, похоже, хотелось поскорее покончить со всем этим и вернуться к своим товарищам. Он наверняка уже обдумывал небылицы, которые можно будет порассказать о лаборатории учителя.

Рейстлин оглядел небольшую полосу кожи перед ним, не длиннее локтя. Кожа была мягкой, гладкой, ее не использовали до этого.

Мастер положил перо и поставил чернильницу перед каждым из троих. Откинувшись назад, он сложил руки на животе и торжественно провозгласил:

— На этой полосе кожи вы напишете два слова: «Я, Маг».

— И ничего больше, Мастер? — спросил Джон Фарниш.

— Ничего больше.

Гордо заерзал, покусывая кончик своего пера:

— Как пишется «маг»?

Мастер Теобальд негодующе уставился на него:

— Это часть испытания!

— Что… что произойдет, если мы сделаем это правильно, Мастер? — спросил Рейстлин, с трудом узнавая свой собственный голос.

— Если у вас есть дар, что–нибудь случится. Если нет — ничего, — ответил Мастер Теобальд. Он не смотрел на Рейстлина, когда говорил.

«Он хочет, чтобы я провалился», — понял Рейстлин, хотя и не вполне понял, почему. Наставник не любил его, но дело было не в этом. Рейстлин предполагал, что это каким–то образом было связано с неприязнью к его покровителю, Антимодесу. Эта догадка усилила его решимость.

Он взял перо, которое оказалось черным, из вороньего крыла. Разные виды перьев использовались для разных работ; например, перо орла обладало огромной силой, как и лебединое перо. Гусиные перья предназначались для обычной, повседневной работы, и применялись для записи заклинаний только в случаях крайней нужды. Воронье перо подходило для любых надписей, хотя некоторые фанатики из Белых Одежд и не одобряли его цвета.

Рейстлин легонько провел пальцем по перу. Он необычайно ясно ощутил его поверхность, упругость в сочетании с мягкостью. Радужные отблески от светящейся сферы под потолком блестели на гладкой черной плоскости пера. Кончик был острым, только что очиненным. Для такого важного события не годились треснувшие и брызгающиеся перья.

Запах чернил напомнил ему об Антимодесе и о том дне, когда он похвалил его работу. Рейстлин давно выяснил, подслушав разговор архимага с Джилоном, что Антимодес платит за его обучение в школе, а вовсе не Конклав, как архимаг уверял его. Это испытание покажет, оправдалось ли вложение его денег.