На пороге стояла женщина. Нужно быть сумасшедшим, чтобы лечь в постель с чем-то подобным. Лицо женщины, видевшей в жизни больше ночей, чем дней, прошедшей сквозь самые темные закоулки, но так и не вышедшей на свет. Лицо, вполне подходящее для комнаты ужасов, когда сам стоишь в безопасности в противоположном углу у выхода.

— Это он? — прогрохотал ее бас.

— Да. Его зовут Крис, — ответил Джерри.

— Мэри, подойди, — гаркнула женщина.

Из— за ее спины появилась рыжеволосая девица. Ее юбка и блузка пылали ярким пожаром, полуоткрытая необъятная грудь, как и маленькое перемазанное личико, были усеяны веснушками. Изо рта торчала сигарета.

— Его зовут Крис, — прорычала бандерша. — Сегодня вечером ты с ним спала.

— Я не прочь продолжить, — мяукнула девица.

— Убирайся.

Мэри неохотно ретировалась.

— Запомнили? Все!

После этих слов дверь захлопнулась, и мы опять оказались в тихой мгле.

— Ты ее запомнил? — спросил Джерри, когда мы спускались вниз.

— Такое не забывается.

Моей машины на улице уже не было. Кругом пустые тротуары. Мы молча прошли пару кварталов и вышли к оживленному перекрестку. Джерри достал из кармана плоскую фуляжку с виски и подал мне.

— Выпей для убедительности и бодрости.

Я выпил. Джерри поймал такси. Виски не помогло. Я чувствовал себя больным и разбитым. Когда машина подъехала к моему дому, начало светать.

Они ждали меня у подъезда. Их было двое — в готовой, плохо сшитой форме. У них был вид бедняков, однако бедняков, гордых своей бедностью и своей силой, желающих всегда дать возможность вам почувствовать ее, ткнуть вас в нее носом, повозить в этом, а потом наблюдать с усмешкой, как вы корчитесь. Наблюдать безжалостно, но без злобы. А чего вы ожидали от них? Все, что они видели, — это грязь, пороки, нищета и отчаяние.

Один из них сделал шаг мне навстречу.

— Крис Дэйтлон?

— Да. А что такое?

В Главном управлении полиции города, куда я был доставлен незамедлительно, меня препроводили на второй этаж и втолкнули в небольшой прокуренный кабинет, табличку которого я успел прочесть: «Отдел по расследованию убийств». Немалую часть этого кабинета занимал сидящий за столом сержант.

Если бы у вас был приличный кусок глины, то после минимальной обработки — всего-то прилепить маленький комок на место носа, прорезать щелку рта и воткнуть пару спичечных головок в глазницы — вы получили бы весьма точный портрет этого парня. От одного его вида у меня поднялось кровяное давление.

— Нагулялся?! — гаркнул сержант голосом проснувшегося льва.

— Чем обязан? У вас накопились ко мне вопросы, или вы хотите мне что-нибудь шепнуть по секрету на ухо?

Взгляд сержанта не выражал дружелюбия.

— Без всяких секретов. И не на ухо, а по уху. Так мне сподручней.

Он кивнул своим молодцам, и они оставили нас вдвоем. Не могу сказать, что мне стало от этого уютней.

— Садись, — гаркнул он, вынув из кармана пачку жевательной резинки. Распечатав ее, он достал пластинку и зашвырнул ее в щель, как в топку паровоза. Я прошел к столу и сел на стул против сержанта.

— Ты Дэйтлон?

— Да. Именно так меня называют с того момента, как я появился на свет.

Его массивные скулы пришли в движение, трудясь над резинкой.

— Недавно появился, а если уж быть совсем точным — выпустили тебя на свет божий две недели назад…

— Вот именно, выпустили на свет. А вы опять…

— И напрасно. Я бы тебя помариновал еще несколько годочков. Тюрьма, я смотрю, тебя ничему не научила!

Вид у него был свирепый, и я понял, что, промолчав, не обижу его.

— Говори, где ты был весь вечер и что делал? — его голос прозвучал как свист бича.

— Гулял. А вы обиделись, что я вас не позвал с собой?

— Если ты еще что-нибудь подобное ляпнешь, я сверну тебе шею, Дэйтлон!

— По-вашему, если я сидел в тюрьме, меня можно хватать по любому поводу? Или вы решили сделать из меня козла отпущения? Хотите пришить мне…

— Говори, где ты был?

На лбу у него вздулись жилы, а мочки ушей стали яркими, как рубины.

— Почему я должен отчитываться перед вами? Это — мое дело, сержант. Я совершеннолетний, живу на свободе в свободной стране.

Он начал вздуваться, как мыльный пузырь.

— Твоя свобода кончилась! — Стул под ним заскрипел, он приподнялся. — Отвечай, где ты был?

— У вас не все в порядке со слухом? — вежливо осведомился я.

Что— то громадное мелькнуло у меня перед глазами, и я очутился на полу в противоположном конце кабинета. Мой полет остановила стена Я помотал головой, как пес, выходящий из воды, и попытался встать. Сильная рука подхватила меня за воротник, и я взлетел вверх. Этого сержанту показалось мало, и он опять собрался обрушить на меня свой кулачище. Я зажмурился.

— Оставь его, Джос.

Хватка ослабла. Я отпрянул назад и взглянул на дверь. На пороге стоял сутулый жилистый мужчина лет пятидесяти в штатском. У него были коротко остриженные волосы, седые виски, а щеки висели, как У бульдога.

— Вот, шеф, это Дэйтлон. Молчит или кривляется, но толком говорить не хочет, — пробурчал сержант и отошел в сторону.

— Я капитан Феллоу, чтобы вы знали.

Он косо посмотрел на меня бесцветными глазами, подошел к столу и сел на край.

— Что здесь происходит? — спросил он сонным голосом, обращаясь ко мне.

— Мы с сержантом беседуем, — ответил я, поправляя галстук. — Наш диалог идет в цвете. Сержант краснеет от злости, а я белею от страха.

— Напрасно вы так, Дэйтлон.

Капитан достал сигареты и предложил мне.

— Благодарю, но я не курю. У меня предрасположение к раку легких.

— Ну, что вы паясничаете? Дело серьезное. Вы думаете, у нае мало забот?

— Какое мне дело до ваших забот, у меня своих хватает. Если вы меня обвиняете…

— В чем?

— Я понял, что успел вовремя заткнуться.

— Понятия не имею, что у вас там случилось. Может, кошку забыли выпустить из дома. Я возвращаюсь с вечеринки, меня -хватают и волокут сюда, чего-то требуют, бьют по морде. Вы что, думаете, на вас нет управы?

Фэллоу закурил и подошел ко мне вплотную.

— Теперь моя очередь произнести небольшую речь. — Он говорил твердо и спокойно, его сигарета во рту, словно дирижерская палочка, подпрыгивала в такт словам. — И эта речь вам не очень понравится. Мы копперы, и все ненавидят нас. Но в придачу ко всем неприятностям мы получили вас. Будто нам мало того, что на нас нажимают парни из Сити-Холла, шеф полиции, мэр в своем кабинете, который в четыре раза больше, чем весь отдел по расследованию убийств. Как будто нам не пришлось раскрыть семьдесят шесть убийств за прошлый год, сидя в грех жалких комнатушках, где на всех не хватает стульев. Мы проводим свою жизнь, копаясь в грязном белье и нюхая испорченные зубы. Мы карабкаемся по темным лестницам, где нас поджидает пуля, а наши жены ждут нас к обеду. Но мы почти не бываем дома, а если бываем, то такие уставшие, что не можем ни есть, ни даже спать, ни читать ту ахинею, которую пишут о нас в газетах. И так мы лежим без сна в дешевом доме на дешевой улице и слушаем, как развлекаются пьяные в квартале. И как раз в тот момент, когда мы готовы провалиться в сон, звонит телефон, и мы должны вставать и начинать все сначала. Что бы мы ни делали, все всегда плохо. Если нам удается заставить парня признаться, то говорят, что мы выбили силой признание, и какой-нибудь стряпчий в суде называет нас садистами и ухмыляется, когда мы коверкаем слова. Если мы ошибаемся в работе, то на нас опять напяливают форму и возвращают на улицу, где мы проводим вечера, подбирая пьяных на тротуарах, разгоняя шлюх и отбирая ножи у хулиганов. Но всего этого мало для нашего счастья. Так господь послал нам еще вас, Дэйтлон.

— Я не понимаю, что я такого сделал?

— Речь идет об убийстве. Вашу машину видели у места преступления. Если вы будете продолжать крутить, я больше не буду останавливать Джоса.