То есть удобство посреди бедствия. А что такое это удобство, равно как и удобство вообще? Вам удобно жить в России с 20 сортами сыра? А вам удобно покупать это двадцатисортие ценой смерти младенцев в отключенных от электричества боксах? Это ведь когда нужно бедствие насылать, начинается с крика о слезе ребенка. А когда умирают дети – реально, массово, от голода, туберкулеза, СПИДа, – это называется "рыночная рациональность".
Чем вы предлагаете другим заплатить за ваши удобства и почему другие должны платить? Например, погибать в Чечне, война с которой вам после московских взрывов показалась удобствообеспечивающей, то есть нужной?
Умирать за удобство нельзя. Как нельзя умирать за деньги. За деньги можно убивать. Умирают же за другое. За то, что выше смерти. Удобство же – часть ее. Ее здешний, имманентный, вторичный агент (не путать с агентами мирового империализма).
Какой уж тут империализм? Тут похлеще. Тут Шезлонг как точка, за которой постчеловечность. Называть эту постчеловечность глобализмом – это значит ничего не сказать. В каком-то смысле Шезлонг, конечно же, – особая точка бытия, за которой спуск в действительный, настоящий, вполне рукотворный ад. Удобство в этом смысле – лишь наживка, пролог к другому.
Сделать богом удобство – это значит вознести на пьедестал хама. И я был бы слишком наивно-оптимистичен, если бы не признал, что операция по подобному возведению в России пока проходит успешно. Но если хам на пьедестале, то вокруг его шезлонга не пляж, а море слез и человеческой крови. И нужно это все каким-то образом игнорировать. Каким же?
Для того, чтобы это игнорировать, нужна весьма специфическая конструкция удобства. Ладно, младенец умер в стынущем боксе на Дальнем Востоке. Это далеко, и это не нарушает удобства. Ладно, в твоем доме на другом этаже ребенок плачет от голода (можно заказать повышенную звукоизоляцию). Но если кого-то пытают у тебя на глазах, то где критерий удобства? В том, чтобы пытаемый не кричал таким образом, чтобы пострадали твои барабанные перепонки. Хорошо, вырвали язык, не кричит. Еще что нужно? Чтобы кровь не попадала на брюки. Не попадает? Теперь удобно?
Удобство кончается мгновенно, когда нож пытающего вонзается уже не в чужое, а в твое тело. А почему это он не вонзится? Где гарантии? В том они, что ты нужен пытающему, нужен как производитель наркоза удобства, как производитель беды? И потому – тебя зарежут последним?
"Полосатый рейс" для наблюдающих его пляжных отдыхающих кончается тогда, когда представитель "группы в полосатых купальниках" вонзает клыки в такое загорелое, такое упитанное, так изнеженное удобством тело.
И в этом правда тигра. Он возвращает бытие тому, кто прячется в своем шезлонгном укрытии. Возвращает с хрустом костей, с брызжущей фонтанами кровью. Это в комедийном фильме "Полосатый рейс" отдыхающим удается всем сбежать от почему-то не заинтересованных в их пожирании тигров. Реальный десант реальной "группы в полосатых купальниках", реальный рейд этой группы будет совсем другим. Беспощадным и окончательным.
Справедливости ради я должен указать на еще одно обстоятельство. Пошлый бред с идеей удобства выдуман не нашей интеллигенцией. Он заимствован ею у интеллигентской трусости эпохи борьбы с фашизмом. Именно тогда шезлонгная тварь на Западе прокляла героизм вообще. Прокляла его, чтобы не подвергать себя всему, что "полосатый рейд" Третьего рейха предназначал для Сопротивления. Для этого была выдумана хитрая конструкция, суть которой в том, что герой – это изобретение рейха, системообразующий элемент любого тоталитаризма. И потому надо бороться с героизмом вообще. Целая генерация шезлонгных тварей посвятила себя этой борьбе и измывательству над героем и героизмом.
Фрейдистская компенсация за трусость, за неспособность быть человеком. Каким-то странным образом получилось, что эта борьба с героем вообще постепенно превратилась в борьбу именно с героем сопротивления, героем-плебеем, героем, вынужденным идти на жертвы, а не красиво топтать чужие жизни сапогами сверхчеловека.
Тем самым нацистский герой оказался выведен из-под удара и в чем-то даже воспет. Осмеяны и растоптаны оказались те, кто дал шезлонгным тварям эту способность сидеть в шезлонге. И из шезлонга гадить, насылая беду.
Той же справедливости ради скажу, что искушение "удобной страной" преподнесено не только России. Например, сейчас все, что с этим связано, кипит в Израиле. И здесь придется рано или поздно выбирать между страной и удобством. И признавать, что страна может быть чем угодно: местом счастья и горя, любви и ненависти, страдания и озарения – всем, чем угодно, но не страной Удобией. Страна Удобия очень быстро превратится в новый макроОсвенцим.
Это уже очевидно для многих. Но даже сказать об этом еще боятся. А между сказанным и выходом на спасительные рубежи – огромная дистанция. Болезнь удобственности быстро захватывает организм и трудно выпускает его из своих когтей. И понятно почему. Потому что смертельная болезнь. Танатическая.
То есть именно потому, что кончается на "у". Можно сказать, пришли к тому, с чего начали.
Болезнь удобственности – страшная болезнь современного мира. Находясь в Югославии до ее распада, несколько раз приезжая в Сербию, я видел, что такое споры этой болезни даже посреди наполненного героизмом бытия. В решающий момент споры сильнее среды, в которой они поселяются. По крайней мере отчасти в этом феномен Джинджича и Коштуницы (что никоим образом не оправдывает поведения России в конфликте между НАТО и Сербией).
Если бы Бен Ладен имел лаборатории по выведению культурологического оружия, то он заказывал бы колбы со спорами этой удобственности и сбрасывал бы их на головы "гяурам". Но зачем тратиться на лаборатории, если есть столько шезлонгных тварей и они так истово размножаются, если не физически, то потребственно?
Я не хочу сказать, что исход предопределен. Многие цивилизации умирали страшной смертью, подорванные болезнью удобственности. Шезлонгные твари (в меньшем количестве и все же более благородном качестве) были и в Древнем Риме, и в Древней Греции. И вполне возможно исчезновение цивилизации нашей, разорванной в клочки разного рода "полосатыми рейдами". Нет, исход вовсе не предопределен. Но если альтернатива существует (а я уверен, что она существует), то давайте говорить о ней, а не о векторах, акторах, позициях. То есть и об этом тоже можно и нужно говорить, соединившись с реальностью. Но вначале все же – это соединение.
С Путиным оно произойдет или без Путина? Тут вопрос не в анатомии лидерства, а в Шезлонге как роковом смыслообразе. Мне ясно, что малой ценой такое соединение не может быть куплено. И мне ясно, что верхушечные процессы не являются сейчас тем единственным, что не позволяет состояться соединению России с реальностью. Шезлонг может быть ведь и очень изодранным, полумаргинальным. Свалку тоже можно превратить в Пляж.
И вновь я возвращаюсь к Израилю. В чем там квинтэссенция сегодняшних мобилизационных воззрений? Она в том, что победить с данной армией невозможно. И не потому, что в ней недостает оружия и профессиональной боеготовности. Она не является армией, верящей в победу и готовой за нее действительно чем-то жертвовать. В каком-то смысле офицеры и генералы этой армии деморализуют своих солдат. И для того, чтобы этот процесс прекратился, нужна не реформа, а совершенно новая армия.
Полная аналогия с нашей ситуацией. Мы тоже можем сколько угодно заниматься кривляниями на тему о том, какая должна быть военная реформа. Но нужна не реформа, а совершенно иная армия. В эту армию могут прийти те же офицеры и генералы (не шезлонгного типа). В Красную армию пришли десятки тысяч белых офицеров, но это не было реформой, это было построением другого.
В той стране, которая сможет выстоять, сможет быть, несмотря ни на что, не будет шезлонга, пляжа, "полосатого рейса". Страна эта выстраивается не Кремлем, а Бедой. Выстраивается пока еще намного медленнее, чем гибнет. Но ей не нужны ни шезлонгные президенты, ни шезлонгные генералы, ни шезлонгные интеллигенты, ни шезлонгные тети Мани и дяди Васи, скулящие в своем полуголодном нынешнем состоянии об удобствах, о пятнадцати или пятидесяти сортах колбасы.
