Всегдашнее затруднение в подобной игре – неминуемо синхронный интерес Германии к Турции и Ирану, этим антагонистам "Передней Азии". При этом единственный шанс для немцев состыковать между собой двух фундаментальных противников – в том, чтобы накрыть глубинную вражду общей, менее глубинной и в каком-то смысле внешней идеологической картой. Из таких крупных карт во второй половине ХХ века могла быть использована только одна – исламский фундаментализм.

Хорошо известно также и то, каким видел себя русский интерес в этом регионе вне зависимости от того, о какой России шла речь – царской или коммунистической. Всегда шла речь о выходе через Иран не только к теплым морям, но и к Индии. И неважно, кто этим занимался в тот или иной исторический период времени – Троцкий или атаман Платов. Речь шла вновь об определенном инварианте. А этот инвариант фундаментально противоречил инвариантному же британскому интересу, который сторожил и будет сторожить Индию от русского и иного воздействия вне зависимости от того, что происходит в Великобритании и какое (опять приходится адресоваться к поэтам) "у нас тысячелетье на дворе".

После Второй мировой войны русские сумели обыграть Британию, поставив в Иране свое просоветское правительство Моссадыка. Но не извлекли из этого особой геополитической пользы. В 1953 году англичане (уже, конечно, при ключевом участии набравших огромный геополитический вес американцев) вернули в Иран династию Пехлеви. Назвать опыт этой династии сугубо негативным – значило бы пожертвовать истиной в угоду советским пропагандистским прописям. Шах Ирана и вся его семья (состоявшая отнюдь не из никчемных фигур) пытались осуществить модернизацию Ирана.

Хрестоматийные суждения о том, что в этом своем модернизационном порыве они накопили слишком много фундаменталистского горючего и получили взрыв, лишь отчасти справедливы. Да, накопили. Но это сработало лишь постольку, поскольку ко второй половине 70-х годов стратегия догоняющей модернизации как средства привлечения к Западу новых союзников стала оспариваться и заменяться иной стратегией. Это было связано как с новым подходом к пониманию глобальных проблем (Римский клуб уже начал говорить о пределах роста и о недопустимости расширения группы модернизированных стран), так и с пониманием необходимости строить взаимодействие стран НАТО в их борьбе против СССР с контрастными, совсем-совсем недемократическими и даже (в этом новизна!) немодернизационными странами.

Именно наложение этих двух обстоятельств сформировало внешнюю рамку иранского процесса. Дальше – сфера предположений. Видимо, шах Ирана перестарался в ориентации на дружбу с Израилем, не учтя специфических нюансов британского отношения к данной проблеме. Видимо, шах перестарался в стремлении создать индустриальный комплекс хотя бы при помощи Москвы ("если другие так упорно игнорируют иранские интересы"). Видимо, конструирование "недемократического", совсем немодернизационного даже, компонента глобальной системы будущего "золотого миллиарда" к этому времени завершилось.

И завершилось оно с участием правых (не хочется говорить – праворадикальных) элит США, Германии, Англии и Франции. Сразу оговорим, что это вовсе не означало, что внутри этого альянса конструкторов не было внутренних противоречий. (Не случайно германские и французские спецслужбы до сих пор на подозрении у ЦРУ в связи с "революцией Хомейни"). Видимо, в этот же период состыковались и образовали некое новое мировоззренческое и хозяйственное горючее две концепции – "нефть за продовольствие" и "наркотики за оружие". И наконец, видимо, именно в этот момент согласовали интересы те группы западной элиты, для которых в борьбе с СССР не было "реакционного", правого ограничителя.

Шах при этом громоздил ошибки не без помощи своих западных консультантов, которые (вновь подчеркнем свое осторожное "видимо") просто "играли" Мохаммеда Реза Пехлеви "втемную" вместе с руководителем иранской спецслужбы САВАК, фигурами из близкого окружения шаха, частью иранской военной элиты. Вот почему тезис о том, что американцы "проспали" иранскую революцию, требует очень осторожного использования.

Как бы там ни было, революция произошла. И была первой из крупных революций, которую в полном смысле слова можно было назвать "консервативной". Так ее понимал сам Иран. Но так же ее понимали и советские ортодоксы, которые привычно видели в исламском фундаментализме "поповщину", "мракобесие", "воинствующий феодализм".

Однако в Советском Союзе были и другие силы, которые трагически восприняли изменения в Иране, видя в этих изменениях часть суперопасной для СССР большой игры в две руки. Игры, где этой "второй" становится рука, способная расколоть лагерь противников США и западной экспансии в целом и собрать в интересах самых антирусских и антисоветских сил Запада некий блок из "геополитических боевиков", идущих под новыми (они же старые) мобилизационными смысловыми знаменами. "Боевиков", запрограммированных на войну с СССР. "Боевиков" неудобных, самоотверженных, готовых лить кровь свою и чужую в совсем иных количествах, чем американские сибариты.

Робкие и зашоренные "научным атеизмом" попытки договориться с этими "боевиками" на антиамериканской основе быстро показали свою несостоятельность. 9 сентября 1979 года "Джумхурия ислами" написала: "На своих баррикадах мы видим одного врага: безбожие… в облике военщины Америки, устремлениях монополий Западной Европы, облике сионизма, коммунизма в той ипостаси, когда он правит обездоленными".

Соединение сионизма и коммунизма в один ряд в этом высказывании произошло впервые после достаточно беспомощных заявлений русских монархистов после революции 1917 года и последующих концепций идеологов Третьего рейха. Оговорки про именно тот коммунизм, который "правит обездоленными", то есть конкретный строй в СССР, были знакомы по (не игравшим на поле "сшивания" сионизма и коммунизма) маоизму, чегеваризму, "краснобригадовским" экспериментам, полпотовским изысканиям и пр. Везде была приложена рука западных интеллектуалов и концептуальных отделов западных спецслужб.

Более чем уместно вспомнить в этой связи, как в 1965 году Че Гевара на втором семинаре Афро-Азиатской солидарности в Алжире обвинил соцстраны Варшавского договора (то есть СССР) в "империалистической эксплуатации стран третьего мира". Можно говорить сколько угодно о том, что Че Гевара, романтик, героическая личность, чувствовал загнивание советского коммунизма и хотел "второй волны" революции обездоленных, позволяющей избежать краха коммунистического лагеря. Но инструментальной роли этого высказывания в контексте геополитического противостояния СССР и США (и борьбы на периферии – этого важнейшего компонента подобного противостояния, чью роль мы неоднократно будем конкретизировать ниже) нельзя не видеть.

Это был удар по СССР. Удар с того направления, которое впервые обозначилось после выхода Китая из соцлагеря. С направления, в котором маоизм, троцкизм, другие вышеупомянутые "измы" на "красном поле" были подвергнуты форсированному интеллектуальному сопровождению почти тех же лиц и фигур, которые одновременно ковали оружие новой правой философии и идеологии, призванной стать средством мягкого "завоевания изнутри" западного мира, пропитанного "вредоносным либерализмом".

Фундаментализм в иранском исполнении нес отпечаток тех же западных интеллектуальных изысков, вплоть до глубокого и двусмысленного взаимного заигрывания крайнего ислама с "вянущим" и нуждающимся в обновлении Западом (французские, немецкие, английские интеллектуалы лихорадочно принимали ислам в 60-е, 70-е, 80-е годы, и это было частью той же игры).

Не менее значимо заявление англичанки Фреи Старк, которая в 1945 году в своей (фундаментальной для новой парадигмы работы западных спецслужб) книге "Восток есть Запад" выступила против тезисов Киплинга и предложила подходить к исламу как к религии, которая может служить бастионом против атеистической идеологии коммунистов. Вот когда – сразу после "общей победы" и задолго до Фултонской речи Черчилля – в "восточной политике" совокупного Запада отчетливо "прорезался" еще один древний "инвариант".