— Ну что вы говорите! — воскликнул я, возмутившись.

— Нет, я нисколько не ошибаюсь, — задумчиво ответил Холмс. — Узкий лоб, злые плутоватые глаза, чувственные губы… Таких типов можно встретить в Париже ночью в тех кабачках, куда собираются кокотки после ночной «работы» и где эти «коты» без церемонии обирают этих несчастных созданий. Большинство этих джентльменов — профессиональные воры и кандидаты в острог. Возьмите на себя труд, вглядитесь в него попристальнее.

Пожав плечами, я сталь всматриваться в лицо итальянца.

И странно: чем больше всматривался я в него, тем больше находил правды в словах Холмса.

Действительно, итальянец был красив на первый взгляд, но при внимательном взгляде на него дефекты его лица резко бросались в глаза.

Между тем, Паоло Люччини делал свое дело.

Шар был уже почти наполнен и он прикреплял к нему парашют и клал в корзину балласт.

Публики собралось очень много и все с любопытством смотрели на вздувшийся шар, который теперь удерживало человек сорок солдат, державших его за веревки, прикрепленные к верхнему краю корзины.

Наконец, час поднятия наступил.

Паоло Люччини, слегка рисуясь, снял фуражку и, махнув ею публике, произнес, коверкая русский язык:

— Я будь подымайся не боль два тысяч метр. Оттуд я бросай парашют.

По веревочной лестнице он взобрался в корзину и громко крикнул солдатам:

— Пускай!

Легкий крик вырвался из толпы.

Шар стремительно взвился кверху и скоро превратился в большой мяч, ярко выделявшийся на фоне безоблачного неба.

— Он выпускает водород, — произнес Холмс, следя за полетом.

Вероятно, Паоло действительно открыл клапан, так как шар начал удлиняться.

В ту же минуту сам воздухоплаватель вместе с парашютом отделился от шара и словно камень полетел вниз.

Сначала он летел с головокружительной быстротой и вместе с парашютом походил на длинную стрелу.

Но вот парашют вдруг развернулся и плавно стал спускаться к земле.

Толпа облегченно вздохнула, словно при виде человека, который только что избавился от смертельной опасности.

Между тем, парашют, относимый ветром, спускался, вероятно, за городом, и специально приготовленный извозчик понесся по тому направлению, чтобы захватить воздухоплавателя и парашют.

А шар, в котором Паоло открыл клапан, спускался все ниже и ниже.

Не ожидая прибытия Паоло, мы покинули площадь и возвратились домой.

— Непременно подымусь завтра на шаре, — весело сказал Холмс по дороге. — Любопытно посмотреть этот город и Волгу с высоты птичьего полета.

— Я подымусь тоже, — ответил я.

На следующий день Холмс встал раньше меня и пришел домой часам к двенадцати.

Он был в тюрьме, наблюдал и за окном Карцева, но ничего особенного не заметил.

Как он и ожидал, черный ворон больше не прилетал, и поэтому Холмсу не пришлось сделать ни одного выстрела из захваченного с собою монтекристо.

Однако, вид его был невеселый.

На мой вопрос, отчего он такой скучный, он задумчиво ответил:

— Право, не знаю сам, но… у меня есть какое-то странное предчувствие. Вероятно, сегодня случится что-нибудь особенное.

Заметив невольно мелькнувшую на моем лице улыбку, он произнес:

— Я знаю, вы не верите в предчувствия, но, как это ни странно, я верю в них и редко ошибаюсь. Попомните, дорогой Ватсон, мои слова, и дай Бог, чтобы вам можно было сегодня вечером упрекнуть меня в излишней мнительности.

Перед завтраком к нам зашли начальник сыскного отделения Шестов и следователь.

Мы позавтракали вместе и компанией направились на площадь, где сегодня должны были совершаться подъемы шара на привязи.

Желающих подняться, несмотря на высокую плату в три рубля с персоны, набралось порядочно и нам пришлось довольно долго ожидать очереди.

Не считая себя, Паоло брал в корзину по три человека и шар, прикрепленный металлическим канатом, намотанным на крепкий ворот, подымался по мере того, как раскручивался канат.

Ветер был южный и шар сильно относило к северу, благодаря чему он все время стоял над Волгой.

Это пугало публику.

Но Паоло, который, по-видимому, вовсе не хотел из- за ветра лишаться барышей, придумал оттяжку.

Эта оттяжка состояла в том, что от половины высоты проволочного каната вели две веревки: одна в восточную часть города, другая в западную.

Таким образом, если ослаблялась западная веревка и натягивалась восточная, весь шар перемещался к востоку и слегка подавался назад.

И наоборот.

Одним словом, благодаря этим оттяжным веревкам, шар можно было по желанию перемещать с места на место и ставить его приблизительно над тем местом города, над которым хотел того Люччини, дававший солдатам сигналы посредством белого и красного флагов, лишь бы это место находилось к северу от главного ворота.

Наконец, дошла и наша очередь.

Оставив внизу следователя, мы все трое поднялись довольно высоко над землей.

— Вы, вероятно, совершаете и дальние полеты? — спросил Холмс итальянца, разглядывая свертки веревок и закрытые ящики, которыми было сплошь уложено дно корзины.

— О, да! — хвастливо ответил Паоло. — Я скоро улечу отсюда.

— Куда же? — полюбопытствовал Холмс.

— На Сибирь, если ветер позволит, — ответил Люччини.

— А вот и тюрьма! — произнес Холмс, указывая сверху на крышу большого двухэтажного здания.

Шар стоял неподвижно, в немного наклонном по отношению к корзине положении.

Тюрьма была действительно под нами и канат, соединяющий шар с воротом, проходил лишь дома на два правее здания тюрьмы.

Дав нам время налюбоваться на Волгу, Паоло дал сигнал к спуску.

Мало-помалу, мы спустились вниз и вышли, наконец, из корзины. Следующая очередь подошла к шару.

— Нон, нон, — отрицательно закачал толовой итальянец. — Погодить, погодить. Мне надо подняться один. Бал-лон не совсем карашо… надо смотреть сам.

С этими словами он влез в корзину и приказал поднимать себя одного, все время посматривая на шар.

Как только шар поднялся на высоту трех четвертей длины каната, он дал знак остановить подъем и по данному сигналу шар посредством боковой оттяжки стал передвигаться влево.

Вдруг Холмс судорожно сжал мое плечо.

Обернувшись, я взглянул на него.

Он стоял словно в столбняке, вперясь в одну точку.

— Что такое? что случилось? — в один голос спросили мы тревожно.

— Он, он! — прошептал Холмс, указывая на крышу одноэтажного дома, стоявшего на краю площади.

— Кто «он»? Что за «он»? — встревожились мы еще более.

— Черный ворон! — прошептал Холмс.

Взглянув по указанному направлению, мы действительно увидели на крыше ворона.

Из-за этой крыши выглядывал второй этаж тюрьмы, обращенной к нам той самой стеной, в которой было окно Карцева.

Как-то невольно это бросилось мне в глаза.

— Ну да, ну да… и он смотрит, — шептал между тем Холмс. — Карцев, Карцев, это он.

Взглянув в окно, мы действительно различили за решеткой физиономию Карцева. И, в ту же секунду, случилось нечто совершенно неожиданное. Из корзины воздушного шара, который, управляемый оттяжками и главным воротом, находился теперь над самым зданием тюрьмы, вдруг длинными змеями упало вниз несколько веревок. Одновременно с этим ворон на крыше отчаянно закаркал и физиономия Карцева исчезла за решеткой.

— Все пропало, все пропало! — неистово крикнул Холмс, срываясь с места и пускаясь со всех ног бежать по площади.

Не будучи в состоянии что-либо понять, мы со всех ног кинулись за ним, инстинктивно чуя что-то неладное.

Только на бегу я сообразил, что Холмс несется к тюрьме.

— Побег, побег! — крикнул он, подскакивая к воротам.

Смотритель, бывший во дворе, побледнел.

Впятером, словно сумасшедшие, мы вбежали во второй этаж.

Тут уже шла тревога.

— Он в печке! — кричал часовой.

Камера Карцева была отворена и в ней толпились солдаты.