Обойдя здание тюрьмы, мы зашли в переулок, примыкавший к ее боковому фасаду и, перейдя улицу, вошли в ворота одного из домов.

Со двора мы проникли в сад, окруженный сильно прогнившим дощатым забором, и засели там около одной из многочисленных щелей, сквозь которую можно было прекрасно наблюдать за окнами тюрьмы.

Как мы и ожидали, ворон скоро прилетел.

Но — увы! — на этот раз мечтам и надеждам Холмса суждено было потерпеть полнейшее фиаско…

Подлетев к окну, черный ворон сел на железную решетку и, по-птичьи подозрительно, оглянулся кругом.

Положенное на подоконнике мясо, видимо, удивило его. Он несколько раз взглянул на него, нагибая голову то на один бок, то на другой, и вдруг поднял такой отчаянный крик, как будто бы его собирались резать.

Он махал крыльями, подпрыгивал на железной решетке и вообще вел себя так, как будто бы видел перед собою не лакомые куски, а смертельного врага.

С напряженным любопытством смотрели мы на мрачную птицу, полные изумления, смешанного с невольным восторгом.

Через несколько секунд за решеткой показалась рука.

Ворон, не переставая кричать, доверчиво вспрыгнул на поднятую руку, словно спасаясь от опасности, и исчез с нею за окном.

— Вот это так птица! — с неподдельным восторгом прошептал Холмс. — Первый раз в жизни приходится мне видеть подобное чудо.

— Признаюсь, и я не видел до сих пор ничего подобного! — воскликнул я.

— Нет, каков ум! — снова заговорил Холмс. — И если этот негодяй умеет сделать для себя помощника из глупой птицы, то какое, подумайте, влияние должен он иметь на людей, помогающих ему!

— О, да! — воскликнул я.

— Смотрите, смотрите!

Я снова взглянул на окно.

Ворон появился на решетке.

Он снова поднял неистовый крик, глядя на приманку, и, наконец, взмахнув крыльями, взвился кверху и быстро исчез из наших глаз.

Взглянув на Холмса, я невольно расхохотался — до того потешно было его лицо, на котором теперь отражались и злость, и удивление, и досада за обманутые надежды.

— Черт возьми, вам смешно, Ватсон! — пробурчал он. — А между тем, сегодняшняя неудача имеет для меня огромное значение! Боюсь, как бы мы не опоздали узнать истину. Карцев, конечно, догадался, в чем дело, и теперь удвоит свою осторожность. Но то, что он успел за эти дни сговориться обо всем со своими помощниками, не подлежит сомнению. Нам необходимо добыть эту птицу живой или мертвой!..

— Что же вы думаете сделать? — полюбопытствовал я.

— Завтра, как только птица влетит в камеру, я захлопну окно.

— Но как?

— О, это я сделаю посредством шнурков, которые проведу в соседнюю камеру. В то же время, как только окно захлопнется, смотритель и вы войдете моментально в камеру, чтобы не дать времени преступнику отобрать от птицы то, что она принесет ему.

— Отчего же вы не хотите сделать того же самого, удалив предварительно из камеры самого Карцева?

— Оттого, что ворон не влетит внутрь, если там не будет его хозяина.

— Вы полагаете?

— Больше, чем уверен в этом! Птица даже корм берет исключительно из его рук.

Раздосадованные неудачей, мы вышли из засады и направились к смотрителю тюрьмы.

К нашему большому удовольствию, мы застали у него на квартире начальника сыскного отделения и следователя.

По-видимому, смотритель успел им рассказать о всем происшедшем, так как они встретили нас с нескрываемым любопытством, сразу набросившись на Холмса с расспросами.

Подумав немного, Холмс посмотрел на них с улыбкой.

— Вижу, что вам не терпится, — проговорил он. — Извольте, я расскажу вам все, что знаю, но взамен этого попрошу полного молчания до поры до времени. Я желал бы, чтобы вы не рассказывали ничего даже вашим семьям, так как все новости из семейств переходят обыкновенно на кухню, а оттуда расползаются по всему городу.

— О, в этом вы можете быть совершенно покойным! — воскликнул следователь.

— За меня также! — подтвердил Шестов.

Не спеша, не упуская ни малейшей подробности, Холмс принялся излагать присутствующим весь ход своих наблюдений и предположений.

Когда рассказ дошел до черного ворона, изумлению слушателей не было границ.

Неудача сегодняшнего дня привела всех в смущение.

— Это не человек, а черт! Это — полубог! — восклицал Шестов.

— Нет, каково! Ворон, простой ворон с птичьей головой, и вдруг такой ум! Ведь это поразительно! — не переставал удивляться следователь.

— Да, — согласился и Холмс. — Случай не из обыкновенных и нам завтра надо постараться во что бы то ни стало захватить птицу в первую же минуту.

— Ну, уж это-то мы сумеем сделать! — воскликнул Шестов. — Надо будет во время прогулки хорошенько прикрепить шнурки и петли, чтобы Карцев не заметил их. Они должны проходить снаружи…

— И сходиться в руках человека, которого мы посадим в соседнюю камеру, — подсказал Холмс.

— А почем он будет знать, когда надо дернуть шнуры?

— Пусть следит за мною. Я скажу ему, где буду сидеть, и, как только я махну рукой, он должен будет дернуть шнуры.

— Прекрасно! — согласился начальник сыскного отделения. — Мы же, вместе с господином Ватсоном, будем незаметно следить за камерой, не заглядывая в глазок и лишь прислушиваясь. Как только мы услышим шум захлопнувшейся рамы, мы тотчас же вскочим в камеру и не дадим преступнику возможности взять что-либо от птицы.

— Совершенно верно, — кивнул головой Холмс. — Это именно то, чего я хотел.

Поговорив еще о разных подробностях, мы простились и, вместе с Холмсом, пошли домой.

Мы шли не спеша, желая подольше подышать свежим воздухом.

По дороге, проходя мимо одного из столбов, на которых обыкновенно наклеиваются афиши, наше внимание привлекла одна из них.

В ней костромская публика извещалась крупными красными буквами с массой восклицательных знаков о прибытии в Кострому великого воздухоплавателя, известного всей Европе смелостью своих полетов, итальянца Паоло Люччини.

Знаменитый аэронавт извещал, что через два дня состоится его полет. Он взлетит на необыкновенную высоту и затем бросится с парашютом вниз. После этого полета, шар будет несколько дней подыматься на привязи, причем публика, за известную плату, может подыматься на шаре, чтобы осматривать, под наблюдением самого Паоло Люччини, город с высоты птичьего полета.

— Должно быть, какой-нибудь шарлатан! — равнодушно произнес Холмс, отходя от столба. — По крайней мере, я никогда не слыхал о воздухоплавателе Паоло Люччини. Впрочем, теперь этих акробатов, корчащих из себя воздухоплавателей, развелось много.

— А знаете, дорогой Холмс, хоть вы и называете это шарлатанством, но я не совсем согласен с вами. По-моему, это — демонстрирование известного изобретения с профессиональной целью, — возразил я. — Почти все знают, что на свете существуют воздушные шары и парашюты, но лишь очень ограниченному количеству людей довелось их видеть. Меня, например, лично очень интересует это зрелище, и я с удовольствием пойду посмотреть на полет с парашютом.

— Конечно, это дело личного вкуса, — ответил Холмс, пожимая плечами.

Но, подумав немного, он добавил:

— Впрочем, полет с парашютом доставляет сильное ощущение, а так как я их люблю, то, конечно, не откажусь пойти с вами.

Этими немногими фразами и закончился наш разговор.

Следующий день, как сейчас помню, была суббота и в этот день арестантов водили обыкновенно в баню.

Вспомнив про это вечером, мы рано легли спать и в субботу, чуть свет, были на ногах.

Холмс приготовил шнуры и металлические петли с винтами и, вооружившись этим, мы направились в тюрьму к смотрителю. Шестов и следователь, которых мы предварительно известили по телефону, уже были там и ждали нас.

Через полчаса арестантов увели в баню, и мы, никем не замеченные, прошли в камеру Карцева, где в несколько минут устроили все, что нам было нужно.

Затем, распределив между собой роли, мы разошлись по своим местам.