Из письма Шетарди от 24 декабря 1743 г. королевскому казначею Монтартелю:

«…Еще не могу Вам о другом обстоятельстве, касающемся графа Бестужева — прежде бывшего обер–маршала и брата вице–канцлера, — таким образом сообщить, что неизвестность о его определении ныне уже миновалась, ибо Ея Величество Всероссийская, торжествуя в прошлое воскресенье день своего рождения, оного Бестужева своим полномочным министром в Берлин на место графа Чернышева назначить изволила»[80].

Днем раньше, 23 декабря 1743 г., вице–канцлер А. П. Бестужев–Рюмин пишет императрице Елизавете Петровне «просительное письмо», в котором просит защитить его от «мерзких нареканий и клеветы со стороны французских министров Далиона и маркиза Ланмари, их секретаря Мондамера, а также от тайного советника Лестока, генерал–прокурора князя Трубецкого и от голштинского обер–маршала Бриммера». При этом Бестужев–Рюмин прилагает выдержки из шифрованных писем указанных министров, а также из письма польского короля его резиденту Пецольду и английского министра Вейча тайному советнику Бреверну. Нам бы также хотелось привести их здесь.

Из письма французского посла в Стокгольме Ланмари Далиону в Санкт–Петербург 7 июля 1743 г.:

«Пока Бестужевы здешним двором править будут, мы никогда ничего доброго при них не достигнем, то Ваше Превосходительство можете надежны быть, что я ничего во свете не пожалею для ссажения оных с высоты их великости».

30 июля 1743 г. Далион отвечал Ланмари:

«Мы здесь в весьма сильных движениях находимся, и я уже приближаюсь к тому моменту с долгою отдышкою увеселением насыщаться Бестужевых погубить или свергнуть… Сии два брата уже столько на своем счете имеют, что уже можно всякое совестное сомнение на сторону отложить, одним словом сказать, господа Бриммер и Лесток меня твердо обнадежили, что сие дело не совершенным оставлено не будет… И Вы, мой господин, можете уверены быть, что я прилежно тому следовать буду».

Еще Далион писал Ланмари 9 августа 1743 г.:

«В письмах обер–маршала Бестужева ничего ни против России, ни же персонально против царицы не имеется, но, невзирая на то, твердо постановлено, что как он, так и его брат чинов их лишены будут и от двора отдалены будут… Погубление сих людей таким для меня пунктом есть, который я ни на минуту из глаз не выпушу. Господа Бриммер, Лесток и генерал–прокурор Трубецкой, яко равномерно же в том интересованные, тем не меньше моего себя упражняют»…

Выписка из письма к английскому министру в России Вейчу из Лондона от милорда Картерста и из Стокгольма от английского министра там:

«Отправленные в Санкт–Петербург депутаты шведские от нынешнего министерства инструктированы: вначале через знатные оферты и великие обещания господ Бестужевых склонить к вступлению во французские виды, но ежели усмотрят, что сим способом в намерении своем успеха получить не могут, то всякие удобовымышленные интриги и до ста тысяч рублей, которые Франция заплатить хочет, употреблять имеют для повреждения сих министров…»[81].

Как говорится, комментарии тут излишни. Война против Бестужева–Рюмина велась не на жизнь, а на смерть. Для достижения своей цели французские министры образуют «заговорщицкий» союз с прусским послом бароном Мардефельдом. Вместе они стремятся найти себе союзницу в лице ангельдтцербстской принцессы.

«Она за оказанную ей от барона Мардефельда и меня атенцию (внимание. — Т. С.), — писал Шетарди, — что мы ее здесь дожидались, и за толь ей потребную помощь, которую та потому в нас нашла, весьма особливое свое удовольствие засвидетельствовала…»[82].

Для достижения своих целей Шетарди использует и подкуп различных лиц при российском дворе:

«Всемерно потребно, чтоб его величество король, апробуя то, что я к назначенному господину Лестоку подарку еще две ж тысячи рублей более присовокупил. На мою ревность к службе его в употреблении поручаемых мне здесь денег совершенно положиться изволил, да и подлинно, как я наперед объявить могу, кому я больше или меньше дам, потому что все от случаев зависит», — писал он в одном из писем[83].

Шетарди выбирает в качестве своих осведомителей близких к императрице людей, в том числе и придворных дам, предлагая давать им регулярно взятки в виде «пенсий»: «Который их пенсионеров предпочтительнее есть, потому что сии пенсии тем персонам, о которых старание прилагается на нашу сторону преклонить, более прибавляется [денег]… Ту даму пенсиею по тысяче двести рублей … я за потребно признал. К тому еще тысячу рублей прибавить той персоне я за благо рассужу, у которой господин Далион на квартире стоял, о которой он Вам доносил, что весьма важно ей пенсию давать, оную шестьюстами рублями умножить…» От оплачиваемых им лиц Шетарди стремится получить наиболее полные сведения о российском дворе, включая самые сокровенные. И для этого он настойчиво и продуманно расставляет сети: «Дабы о том, что в сердце царицыном делается, сведать или паче ее суеверными предупредительными мнениями пользоваться, то всемерно и существительно потребно есть ее духовника и тех архиереев, которые Синод сочиняют, подкупить… В таком случае, каковы бы велики или малы издержки ни были, об оных сожалеть не надобно»[84].

И вот такого содержания письма попали в руки Бестужева–Рюмина. Понимая, что он борется за государственные российские интересы и одновременно за собственную жизнь, он пишет яростные письма Ашу, требуя от него вскрывать и перлюстрировать абсолютно всю корреспонденцию интересующих его министров соответствующих иностранных государств.

Гольдбах продолжает трудиться. Дешифруя переписку Шетарди, он стремится раскрывать все новые ключи. 20 марта 1744 г. он пишет Бестужеву–Рюмину: «Понеже я в четвертой цифири (шифре Шетарди для переписки с другими французскими министрами. — Т. С.) успех возымел, того ради я в состоянии буду Вашему сиятельству не токмо по пиесе на день из тех, которые Вы мне прислали, имею возвращать, но как скоро токмо Вы мне приказать изволите и цифирный ключ вручить, способом которого каждому, который по–французски разумеет, все, написанные той же цифирью пиесы дешифровать весьма легко сможет… В настоящее время я занимаюсь пятой цифирью, которая по своему виду гораздо важнее пиесы откроет. Но всепокорно Ваше сиятельство прошу мне по меньшей мере две недели сроку дать, дабы я себя в состояние привесть мог Вам такой опыт представить, который бы Вашей апробации достоин был. Вашему сиятельству существо подобного труда весьма известно, дабы мне сего дозволить, в которое я все свое возможное прилежание приложу, дабы Ваше сиятельство о моем безмерном желании повелением Вашим удовольствие показать…»[85].

Совершенно очевидно, что к этому периоду своей работы по дешифрованию секретной переписки Гольдбах выработал систему приемов и методов, которые позволяли ему добиваться успеха в столь короткий (две недели!) срок. Напомним, что раскрытие первых шифров у него потребовало значительно большего времени, а именно целого года.

Работа Гольдбаха на поприще дешифрования не оставалась без внимания и высоко ценилась императрицей. В 1744 г. она дает указание о выдаче ему впредь годового жалованья в 2000 рублей из статсконторы. В 1760 г. Гольдбах был пожалован в тайные советники с ежегодным жалованьем в 4500 рублей. Это было одно из самых высоких званий в российском государстве, и награждались им дворяне за особые заслуги перед Отечеством. Заметим, кстати, что Леонарду Эйлеру, несмотря на его выдающиеся научные достижения и постоянное покровительство со стороны российского двора, указанное звание так и не было пожаловано. «Тайных советников у меня много, а Эйлер один», — так обычно отшучивалась императрица на прошения о пожаловании Эйлеру этого титула. Шутка шуткой, но не будем забывать, что принадлежала она императрице, которая, конечно же, знала, что делала.