— Праведник! — в один голос говорили бедняки.

Мать-и та Бартека не понимала.

— Сынок, — спрашивала она, — ведь деньги твои не краденые, они честным трудом заработаны. Что же ты их раздаёшь?

— А иначе, матушка, труд мой даром пропадёт. Какой смысл прописывать лекарства, если человеку купить их не на что? Как пользовать ребёнка, если его надо парным молоком отпаивать, а у родителей не хватает даже на хлеб? Просто я хочу, чтобы мои пациенты могли лечиться как надобно.

— Себя бы побаловал, — уговаривала мать.

— Так я себя и балую, — улыбался сын, — они выздоравливают, а мне это — что коту сметана! Но, может, тебе самой чего-нибудь хочется? Ты только скажи.

— Ничего мне не надо, — отмахивалась мать, — и так живу как у Бога за пазухой. Тебе-то, сынок, другой бы дом купить не помешало, красивый да высокий, чтоб отовсюду видно. Ведь тебя все знают!

— На что же мне, матушка, высокий дом, коль меня и так все знают?

— Хоть бы одежду себе богатую заказал, — не унималась мать, — камзол с золотым шитьём или плащ бархатный на куньем меху!

— Стоит ли разъезжать по глухим дорогам в богатой одежде? — отвечал Бартек и прибавлял то ли в шутку, то ли всерьёз — А вдруг разбойники?

Однажды довелось ему и впрямь иметь дело с разбойником. Да ещё с каким — с самим атаманом шайки, что страх наводила на всю округу. Говорят, бывают добрые разбойники: богатых грабят, зато бедным помогают и никого не убивают; только этот был не из таких. Страшный он был человек: не щадил ни старых, ни малых, ни убогих. Нищего мог зарезать ради медного гроша, а то и ради забавы. Много народу погубил, и все злодейства ему с рук сходили, пока не напал он со своею шайкой на молодого торговца, что в одиночку ехал через лес. Тот был не из трусливого десятка и о разбойниках, видно, слыхал, потому что держал под рукой заряженный пистолет; только шайка приблизилась, выстрелил в атамана, коня своего хлестнул да и ускакал. Палили по нему разбойники, но промахнулись.

Пошатнулся атаман, грохнулся оземь и прохрипел:

— Дохтура мне! Самого лучшего!

Помчались двое разбойников в город и вернулись с доктором Бартеком. Не силой приволокли его — своею волей поехал с ними доктор, когда услышал, что случилось.

Как увидел его атаман — просипел:

— Спаси!

Посмотрел доктор куда-то в сторону, будто переглянулся с кем, вздохнул и промолвил:

— Постараюсь.

Потом обернулся к разбойникам:

— Водка есть?

— Есть, а как же! — отвечал один, вынимая фляжку. — Только, может, сначала полечишь, а потом хлебнёшь?

Тут Бартек как заорёт на него:

— Я что, выпить у тебя просил, дурья башка?! Руки, руки я должен протереть водкой! Грязными руками в рану не лезут, олух!

Дней десять спустя стараниями Бартека сделался атаман здоровее прежнего.

— Больше я тебе не нужен, — сказал доктор и стал собираться.

Протянул ему атаман набитый кошель:

— Держи! Знай мою щедрость!

Покачал Бартек головой:

— Нет, не надо мне твоих денег. Они добыты разбоем, на них кровь безвинных!

Ахнула вся шайка, кое-кто за оружие схватился. Ахнул и сам атаман:

— Как же так, дохтур? Ведь рана моя тоже добыта разбоем, а ты мне жизнь спас.

Бартек пожал плечами:

— Это другое дело: я врач. Прощайте, господа разбойники!

Сумку свою докторскую на плечо вскинул, повернулся и пошёл прочь, а в спину ему нацелились десять ружей.

— Не сметь! — гаркнул вдруг атаман. — Кто дохтура тронет, башку прострелю!

Рассказывают, будто с той поры стала его мучить совесть, и скоро он шайку свою разогнал, сокровища награбленные отдал монастырю и сам в монахи пошёл. Жаль только, что всё это неправда. Вовсе он не раскаялся — разбойничал и дальше. В конце концов, лопнуло у людей терпение: устроили облаву, поймали и его самого, и всю шайку да всех и повесили.

А доктор тоже продолжал своё: лечил людей. Он уже считался едва ли не чудотворцем. Приходилось ему слышать, как родные говорят больному и друг другу: «Бартек на порог — беда за порог!»

Его не радовали такие речи. Покамест ему и впрямь удавалось отводить беду от своих пациентов; однако за все эти годы Смерть ни разу не показывалась у их изголовья. Но он понимал: рано или поздно это случится, и тогда напрасно человек будет ждать от него спасения; бесполезными окажутся все познания доктора Бартека и бессильным — его сострадание.

Один раз возвращался он верхом от больного; путь был неблизкий. Бартек уже подъезжал к своему дому, и конюх вышел принять лошадь, как вдруг выскочила из-за угла маленькая фигурка и метнулась навстречу доктору. Каким-то чудом он успел натянуть поводья. Глянул и видит: мальчик лет десяти, судя по одежде — деревенский. Спрыгнул Бартек с седла — и к нему:

— Ты что, парень?! Я ведь тебя чуть не сшиб!

Тот не отвечал, только затрясся от плача. Наклонился доктор, обнял его за плечи:

— Ты за мной? Заболел кто-то?

— Отец… помирает, — всхлипнул мальчик. — Велели мне — за попом беги. А я — к тебе…

— Что с отцом-то?!

— Деревом его придавило… Дровосек он. Крикнул Бартек конюху:

— Седлай свежую лошадь! Скорей, пожалуйста!

Пять минут спустя он снова был в седле, мальца перед собой посадил:

— Показывай дорогу!

И уже по пути спросил:

— Матушка твоя, наверно, с больным осталась?

— Нет у нас матушки… Померла зимой.

Бартек только крепче прижал ребёнка к себе. Лошадь будто чуяла, что надо спешить, — без понукания мчалась во весь опор. Доехали они быстро. Доктор первым вбежал в дом, да так и замер на месте.

В бедной комнате он увидел четверых.

У очага играли чурочками двое малышей. На единственной кровати лежал больной. А в головах у него стояла Смерть.

Старший сынишка бросился к отцу:

— Батюшка, батюшка! Доктор Бартек приехал! Бартек подошёл следом. Несчастный дровосек был ещё в памяти.

— Доктор, — проговорил он еле слышно, — птенцов моих пожалей… пропадут они…

Глаза его закатились.

— Вот что, парень, — обратился Бартек к старшему мальчику. — Бери-ка братишек, и ступайте все на улицу поиграть.

Мальчик повиновался, только, уходя, так умоляюще глянул на доктора, что у того душа перевернулась.

— Ты правильно поступил, — заметила Смерть, когда дети ушли.

Она не двинулась с места, даже не шевельнулась, но больной стал задыхаться, и на его губах выступила кровавая пена. Бартек опустился на колени и хотел его приподнять.

— Оставь, — послышался голос Смерти. — Сам видишь, пришёл его час.

— У него трое детей, учительница!

— Что ж, о них ты сможешь позаботиться. Отдашь их в хороший приют, где их не станут обижать и выучат какому-нибудь ремеслу, и совесть твоя будет чиста.

— Самый лучший приют не заменит им отца.

— Бартек, ты помнишь мой последний урок? Доктор поднялся.

— Помню, учительница.

И, ухватившись обеими руками за кровать, развернул её — так, что Смерть оказалась у больного в ногах.

Смерть вздрогнула и отшатнулась.

— Ах, вот ты как! — воскликнула она.

Бартек опустил голову. Тут его взгляд упал на больного, и он не поверил своим глазам. Страшной пены как не бывало, лицо из воскового сделалось просто бледным, а потом даже немного порозовело; человек, только что хрипевший в агонии, сейчас дышал ровно, как спящий. Похоже, он и вправду спал.

— Он будет жить, — проронила Смерть, точно услышав мысли доктора. — На нём остались только ушибы, но они неопасны. Обычно я исцеляю людей иначе.

Бартек глубоко вздохнул.

— Я понял, учительница. Об одном прошу: сделай так, чтобы дети не испугались.

Смерть кивнула:

— Позови их в дом. Я подожду тебя снаружи.

И она медленно прошла через двери, не отворив их.

Выгреб доктор из карманов все деньги, какие были у него при себе, положил на стол; подумав немного, снял свой шерстяной плащ — больше не понадобится! — и укрыл им спящего. Потом выглянул наружу и поманил детей.