И цитаты наводят на мысль: а ведь эти вроде бы так хорошо знакомые и близкие сердцу слушателя песняки у «Хоронько-оркестра» абсолютно никому не адресованы. У них вообще нет целевой группы. Нормальный потребитель шансона здесь просто ничего не поймет, а скорее всего еще и обидится: какие-то клоуны замарали сокровенное (собственно, так и происходило на концертах «Хоронько-оркестра» в «приличных» московских клубах, из тех, куда заглядывают и бандюганы, и не слишком неформальная молодежь, и банковские клерки — в общем, самая широкая публика). О том, что из цитатного слоя любитель шансона вообще ничего не распознает, нечего и говорить. Продвинутая молодежь, конечно, в значительной степени разберется, что к чему, оценит градус стёба, узнает поступь оккупантов из Седьмой Шостаковича, гитарный рифф из рок-оперы «Jesus Christ Superstar» и даже, наверное, знаменитые пять четвертей Дэйва Брубека. Но вряд ли вычленит фрагменты, например, из гитарных соло Джанго Рейнхардта тридцатых годов. Наконец, весьма образованная джазовая аудитория выловит почти все — но наверняка не воспримет в целом концепцию, поскольку никакой такой пользы, никакой новой крови собственно джазу как жанру она доставить, сообщить, конечно, не способна. И кто, в таком случае, остается, чтобы принять в полной мере ощутимое в музыке «Хоронько-оркестра» послание? Один Бог? То есть музыкант Дмитрий Хоронько со товарищи поет «Мурку» для Бога? Покрутив это соображение в голове, я установил, что чувств моих оно не оскорбляет. Почему бы и нет? Чистому — все чисто.

Я проглядел то, что написал, и вижу, что цели, подобающей такой заметке, так и не достиг, не нашел слов, чтобы сколько-нибудь адекватно изобразить, очертить этот невероятный фонтанирующий коллаж джаза половины всех существующих стилей, всяческих фокстротов, шейков, румб, самб и что там есть еще, залихватских «о-па!», криков, мяуканий, вдруг чистейших «ангельских» пропевок в духе нежных «Свингл сингерс», пения скэтом на какие-то безумные слоги, музыки старых танцплощадок и бог весть чего другого. Вероятно, это и есть подходящий случай, причем в моих опытах едва ли первый, когда стоит вспомнить афоризм Фрэнка Заппы: рассказывать музыку — все равно что танцевать архитектуру. И если я пытаюсь вернуться к нормальному положению — положению слушателя, который не обязан музыку анализировать и вообще о ней говорить, а просто ищет с ней контакта и разбирается, ложится ли она ему на душу или остается ненужной, посторонней, — я понимаю, что альбом «Хоронько-оркестра» вряд ли вошел бы в число моих любимых, часто попадающих в чрево проигрывателя дисков. Все же музыка здесь слишком эксцентрична, да и чувство меры иногда подводит: кричащих интонаций, театрализованного надрыва чуть больше необходимого — хотя это заметнее на концерте, чем в записи. Но я должен признать, что «Хоронько-оркестр» обходится с музыкой именно так, как, я считаю, с ней и следует сегодня обходиться, играет со многими актуальными моментами, рискует с непредсказуемым результатом, что, по-моему, единственно пристойно любому настоящему художнику — по крайней мере художнику, ориентированному не на углубление, а на прорыв. И никак не могу решить: тот факт, что наиболее, может быть, яркое и уж точно самое оригинальное движение в отечественной нефилармонической музыке происходит на краю, пускай и на очень далеком краю, такой застойной (чтобы не сказать — отстойной) и заболоченной нивы, как русский шансон, — это удивительно или закономерно?

И напоследок: на альбоме есть настоящий шедевр. Песня Хоронько на слова Григорьева с простым названием «В камере». Это шансон, вывернутый наизнанку и действительно показавший человеческую сторону. Здесь, казалось бы, все от шансона — одного названия достаточно. И вместе с тем — ничего. Вместо примитивных гармонических схем шансона — вроде бы тоже несложные, но изящно, совсем по-босса-новски скользящие аккорды. Вместо плоских и пошлых штампов шансонной поэзии — странная, скошенная, почти абсурдистская и поразительно проникновенная лирика. Пожалуй, это самая лиричная песня вообще из всех, какие я способен вспомнить за последние годы, и цепкая притом: стоит прослушать один раз до конца — уже из головы не выгонишь. Добью сейчас эти строчки, выйду к ночному ларьку, дождусь кого-нибудь в очках. «Один человечек в локонах, другой человечек лысый. Здорово, правда?» И пускай попробует возразить.

Если проблема графомании существует столько же, сколько сама литература, но вряд ли существовала раньше, то интернет-литературе дождаться появления интернет-технологий было не обязательно. FIDO унаследовала черты множества разных по форме коммуникативных систем — Фидо, локальных сетей радиолюбителей, КСП и т. п., не говоря уже о непосредственных предшественниках — поколениях непрофессиональных литераторов, воспитанных в ЛИТО и других институциях литературной субкультуры. С этой точки зрения русский литературный Интернет можно рассматривать как механически сложившуюся совокупность разнородных текстов, которые «вывешивались», «висят» и впредь будут «висеть» на необъятных просторах Сети. Но гораздо естественнее взгляд на него как на явление достаточно цельное — как на вполне сложившуюся специфическую субкультуру, в которой есть свои иерархия, тематика, язык, имена, «контингент», «общность интересов» и т. п. Специфика же, например, в том, что одинаково важными компонентами являются здесь и собственно тексты, и обсуждения (их авторов, литературного процесса в целом или вообще не связанных с литературой проблем), причем иногда обсуждения бывают значительно информативнее, чем тексты.

«Рулинет» — самовоспроизводящаяся и во многом самодостаточная система, предоставляющая возможность наблюдать полный литературный цикл. Проще всего сделать это на примере «интимных» жанров, где цикличность очевидна, да и цикл короток: личные переживания по поводу знакомства и общения в чате приводят к написанию, скажем, любовного рассказа, который затем публикуется на сайте (например, «Проза. ру»), получает отзывы и место в рейтинге и снова обсуждается в чате. Цикл этот вполне может обогатиться за счет критических или даже теоретических статей про интернет-литературу, к чему я, например, вторгаясь сейчас в виртуальное пространство на правах «включенного наблюдателя», тоже прилагаю некоторые усилия. Авторы, модераторы сайтов (они же часто критики и конкурсное жюри) и одинокие теоретики плавают в наваристом бульоне под названием «Русский литературный Интернет», изредка появляясь на других информационных полях (бумажные СМИ, сборники произведений и, если повезет, телевидение). Кстати, именно поэтому единственным источником библиографии для академического исследования Интернета является сам Интернет.