— Добрый день, ваша светлость!

— Здравия желаю, ваша светлость!

Поднялся и Ковшов, удивляясь этой водевильной сценке. Ему хотелось расхохотаться, но все сохраняли величайшую серьезность. «Их светлость» подал бургомистру, потом начальнику полиции два — указательный и средний — пальца для пожатия. «Еще один бог на иконостасе этих подонков, — подумал Ковшов. — Кто же это?»

— Разрешите, ваша светлость, представить вам главного врача больницы Красного Креста господина Ковшова.

«Светлость» плавно качнул головой, не подав и двух пальцев, громко, как на параде, произнес:

— Начальник медико-санитарного управления городской управы, врач, князь Борис Батмиев.

Ковшов поклонился.

— Ваша светлость, общество Красного Креста просит меня принять пост почетного председателя их общества, — сказал бургомистр.

— С таким же предложением мы обращаемся и к их светлости, — сказал Ковшов. — Я собирался лично передать это приглашение.

«Светлость» черными острыми, как у орла, глазами, рассматривал Ковшова. Медленно проговорил:

— Нахожу это преждевременным, так как мне лично не ясен характер лечебного учреждения. Если оно лояльно к новому порядку, то почему не вошло в систему медико-санитарного управления?

— Ваша светлость, международное общество Красного Креста…

— Мы вернемся к этому вопросу, доктор. Я спешу. Господин бургомистр, господин начальник полиции, надеюсь, прием, на который соберется высший свет города в честь немецкого командования, будет безупречен?

— О да, ваша светлость! — почти в один голос сказали оба.

Приложив два пальца к фуражке, которую он так и не снимал, князь Батмиев вышел.

Направляя Данилова в полицию за Кираковым, Ковшов напутствовал:

— Эту коробочку передадите лично Курицыну. Скажете: доктор Ковшов прислал.

— А что в ней?

— Нужно проверить одну догадку.

Данилов скоро возвратился с Кираковым. Старик, украшенный многими кровоподтеками и синяками, был рад, что его выручили.

— Не знаю, кто был больше счастлив: Кираков ли, покидая полицию, или Курицын, распечатав коробочку, — рассказывал Данилов. — Как только раскрыл — заторопился и накричал на дежурного за задержку с доставкой старика. Чем это вы его обрадовали?

— Морфием, — усмехнулся Ковшов. — Он морфинист, но старается это скрыть. Диагноз подтвердился. Отлично!

Ковшов рассказал о приеме у бургомистра.

— Как в оперетте побывал. Только музыки и пения не было. Чем этот надутый кретин бургомистр не граф Воляпюк!

Оба рассмеялись.

— Да, много всяких «пюков» вынесла на поверхность волна оккупации, — сказал посерьезневший Данилов.

И Ковшов стер с лица последние следы беззаботной веселости, задумался.

— А «врач князь Борис Батмиев» — штучка опасная, — произнес он. — Этот умнее бургомистра и начальника полиции, вместе взятых. И ключей к нему нет… Чувствую, Павел Иванович, что он еще доставит нам немало неприятностей.

Прием в честь немецкого командования состоялся. Долго ждали прибытия оккупационных властей, но почтил вниманием «высший свет города» только второй комендант майор Лидтке. Кресла, предназначенные для начальника гестапо Гельбена и коменданта Бооля, стоявшие по правую и левую сторону от хозяина приема — бургомистра, так и оставались пустыми.

Князь Батмиев настороженно посматривал на двери зала, чтобы не упустить момента и на цыпочках броситься навстречу запоздавшим гостям.

Но гости так и не появились.

— Как вам понравились три кита, на которых стоит теперь наш город? — таким вопросом Симонова встретила Ковшова, когда он на следующий день зашел в приемную коменданта.

— Простите, Фаина Трофимовна, о каких китах вы говорите?

— Вы же были у бургомистра!

Ковшов внутренне отметил осведомленность Симоновой, усмехнулся едкому сравнению надутых лягушек с могучими властелинами океанов. Симонова расхохоталась.

— Разве они не киты, поддерживающие нашу землю?

— Мне не показалось. Может, запах нафталина помешал оценить их достоинства, — в тон вопросу ответил Ковшов. — Удивляюсь неразборчивости тех, кто пользуется их услугами.

Симонова промолчала и заговорила о другом. У Ковшова от того, что она сказала, внутри похолодело.

— Оказывается, — все тем же тоном проговорила она, — вопрос о наличии командиров и комиссаров в вашей больнице занимает не только немецкие учреждения, но и некоторых частных лиц.

Она вытащила из стола сложенную треугольником бумагу — листок ученической тетради, подала Ковшову.

— Читайте адрес.

— «Гестапо. Господину Боолю. Лично».

Ковшов поднял глаза от треугольника и посмотрел на Симонову.

— Разве господин Бооль…

— Не только вы не разобрались еще в немецких учреждениях. Письмо сюда попало по ошибке. Прочитайте содержание.

Ковшов развернул треугольник. Печатными буквами сообщалось, что в больнице Красного Креста укрываются комиссары и командиры. Далее шло столбиком под номерами перечисление. Порядковая нумерация оканчивалась цифрой 14. После списка — фраза: «Проверьте, господин начальник гестапо, и вы убедитесь». Подпись: «Слуга великой Германии».

У Ковшова потемнело в глазах. Около приемной послышались шаги. Симонова вырвала из его рук листок и сунула под папку. Ковшов окаменел. Мысленно он уже представил, что за этим доносом последует. Но, может быть, еще не все потеряно? Он взял себя в руки.

— Зачем вы показали мне эту мерзость? — как можно спокойнее спросил Ковшов.

— Чтобы вы, Петр Федорович, знали ее.

Симонова, говоря это, улыбалась. Небрежно достала листок доноса, аккуратно сложила его вдвое и… разорвала. Еще раз сложила и опять разорвала. Широко открытыми глазами следил Ковшов за движениями ее пальцев, пока мелкие клочки не были брошены в корзину. А Симонова смотрела на него и по-прежнему улыбалась.

— Спасибо, Фаина Трофимовна! Пусть бы и проверили. Того, кого ищут, у нас нет, но, знаете, всякое волнение и беспокойство для раненых…

— Все понимаю, Петр Федорович! Ошибка автора доноса в адресе оказалась полезной.

Ковшов уже забыл, зачем он пришел к Симоновой. Он все еще не верил, что донос уничтожен. Ведь могла же она снять копию, могла, наконец, отдать в гестапо обрывки — там не пожалели бы труда на то, чтобы их прочитать.

— Кстати, премного вам благодарна за внимание. Вчера пришла домой, а меня ждут роскошные вещи… Спасибо!

— Это мелочь, не заслуживающая благодарности. Какая же красивая жизнь без хорошей кровати? — Ковшов не сдержал улыбки. — Вчера наш работник не застал вас. Сегодня когда вы будете дома?

— Хотите зайти с визитом? Майор Бооль ревнив. Боюсь, что он будет в большой претензии к вам и ко мне…

— Я не собираюсь дразнить ревнивого майора, просто хочу помочь вам устроить красивую жизнь.

Симонова улыбнулась и назвала время: шесть часов.

Вернувшись в больницу, Ковшов сам отобрал в подвале ковер ручной работы. Вызвав Данилова, поручил ему ровно в шесть доставить ковер на квартиру Симоновой.

— За какие заслуги?

— Даже тебе не скажу, Павел Иванович. Сделай так, чтобы знали об этом ковре ты да я… Если пригласит — посмотри квартиру. Скажи, что это от меня подарок, в разговоры о больнице постарайся не вступать.

Отдав это распоряжение, Ковшов ушел из больницы. Походил по пустынным аллеям сада за театром, по перекидному мостику прошел дальше и выбрал уединенную скамью над обрывом.

Обстановка усложнялась. Гестапо и господа из управы, полиция и жандармерия несомненно ведут подкопы под больницу. Может быть, Киракова брали затем, чтобы получить какие-нибудь сведения? Хорошо, что за это взялась полиция — выручить Киракова оказалось нетрудно. А если бы гестапо? Эти, конечно, свое еще возьмут: ненадолго они оставили Ковшова в покое… А кто писал донос? Работник больницы или предатель со стороны? Кто этот «слуга великой Германии»? А Симонова? Разорванный донос, что это — жест с целью завоевать доверие или искреннее желание помочь? Кто эта женщина, которая так прозрачно и просто намекнула на свои интимные отношения с Боолем? «Пробую устроить красивую жизнь»… Нет, это, очевидно, не горькая шутка… Красивая жизнь, когда рядом кровь и горе? Может быть, она, что называется, и нашим и вашим? А может быть, разведчица? Если разведчица — то чья? Возможно, гестаповская. Ни в чем не признался, ничего не сказал ей Ковшов, но видела же она его растерянность. С ума сойти можно от таких загадок!