Но сосредоточиться уже не мог. Имена, даты, суммы взяток и оказанные чиновниками услуги слились в сплошную череду. Петр знал почти всех, кто фигурировал в справке: знаменитый когда-то демократ Тарасевич, прокурор Еременко, управляющий Жилфондтрестом Тарабаев, главный экономист мэрии Либина, глава администрации Адмиралтейского района Меттус, директор Северного завода и депутат ЗАКСа Гырдымов. Целая страница была посвящена художнику Володе из Пскова, который за немалые деньги рисовал портреты заместителей мэра в натуральную величину. Картины вручали в качестве подарков на именины, некоторым по несколько штук в разных видах.

— Ты что такой взъерошенный? — неожиданно услышал Петр. За его стол усаживался Саша Деревянко. Никто не знал, чем он, собственно, занимается и зачем постоянно шляется по редакциям питерских газет. «Если где какая пьянка, первый — Саша Деревянко», — вспомнил Петр сочиненный кем-то стишок.

Не спросив, Деревянко придвинул к себе разбросанные по столу листки.

— Дай сюда! — закричал Петр и, потянувшись через стол, опрокинул чашку с кофе.

— Извини, Петя, я не хотел, — смущенно забормотал Деревянко. Он явно успел понять, о чем говорится в лежащих на столе бумагах.

— Ну, ладно, скоро увидимся, — вставая, сказал Саша, попрощался и, отводя глаза, торопливо ушел.

— Вы чашку разбили, Петр Андреевич, надо заплатить, — сказала буфетчица.

Петр не заметил, как она подошла. Он спросил сколько и, не споря, протянул сто тысяч:

— Еще кофе, двойной и покрепче!

«Это всего лишь ничем не подтвержденные сплетни, и печатать их нельзя, даже если у Микина действительно есть все, о чем здесь написано. А упускать жаль. Такой материал подвертывается раз в жизни, и то не у каждого», огорченно думал Рубашкин. Но он понимал, что выводы следствия, пусть даже безупречные, зачастую рассыпаются в суде, и тогда могут быть неприятности, крупные неприятности. Собчак не тот человек, чтобы прощать. Если он выиграет, то вылетом с работы дело не кончится. За клевету — на нары, год-полтора как минимум.

Петр выпил кофе и пошел к выходу. Он спустился до последней площадки и остановился. Путь загораживали двое в одинаковых кожаных куртках. Они еще не сделали ни одного движения, но Петр уже почувствовал исходящую от них угрозу. Он оглянулся. Сверху, нехорошо улыбаясь, спускался еще один, и больше на лестнице никого не было.

— Ну, падла, давай, хорошо те будет, очень хорошо, — сказал тот, что стоял внизу, и в нос Петру шибанул острый запах хлороформа.

«Не может быть, чтобы это со мной», — бессвязно подумал Петр, и ноги перестали слушаться. Он покачнулся, но успел ухватиться за перила. Внезапно Петр увидел своего водителя, который ходил по вестибюлю, у самого выхода.

— Сергей, помоги! — захрипел Рубашкин; ему казалось, он кричит громко. Сергей услышал, дальнейшее происходило медленно, как во сне. Один из парней получил открытой ладонью точно в середину лба, и упал, гулко ударившись головой о стену. Второй едва успел повернуться и попал навстречу рубящему удару в шею. Сергей добил его ногой в живот.

— Бежим! Скорее! — крикнул Сергей и дернул Петра за руку. Сзади что-то хлопнуло, как будто из теплого шампанского вылетела пробка, и брызнувшая из стены штукатурка запорошила глаза.

— Чтобы грабить в Доме журналиста и средь белого дня? Блатные совсем обнаглели, — сказал Петр, когда они отъехали.

— Вряд ли блатные, я на них насмотрелся. Эти выделывались, но все равно — не похожи, — коротко буркнул Сергей. Руки у него дрожали.

Петр прощупал нагрудный карман, конверт под рукой чуть хрустнул.

«Неужели охотились за справкой?» — подумал он, вспомнив смущенный, б i- понравилось. Он не стал вызывать секретаршу, а сам вынес черновик в приемную, чтобы его перепечатали.

— Вы теперь можете написать блестящую статью, — Кошелев уселся напротив Петра.

— А о чем писать? Как мы с вами морочили австрийцев? Вряд ли это интересно. А самое главное мы так и не выяснили — как собирались продать дома вокруг площади, кто сколько получил в виде аванса…

— Это и так ясно… — сказал Кошелев.

— Нет ни одного документа, ни одного очевидца — одни предположения. А на слухах и домыслах я ничего написать не смогу.

— Неужели вы верите консульству, что «до настоящего времени никаких выплат на банковские счета российской стороны из Австрии не производилось»?

— Они имеют в виду официальные расчеты между своими государственными органами и нашей мэрией. Уверен: по этой линии платежей действительно не было. А меня интересует, кому и сколько платили некие коммерческие структуры, о которых мы ничего не знаем и навряд ли узнаем. Например, вы, Пал Константиныч. Допустим, вам платили за предварительные переговоры и, так сказать, общую благосклонность…

— Мне никто ничего не платил! — возмутился Кошелев

— Я сказал: допустим. Да разве ж вы когда-нибудь в этом признаетесь?

— Это беспредметный разговор!

— Вы правильно выразились. Это беспредметный разговор — так все скажут. И о чем писать? По совести- не знаю. — Петра охватили усталость и безразличие, а когда он вышел, то ощутил еще и гложущую тоску. Лил нудный осенний дождь, в саду напротив падали мокрые желтые листья.

«Господи, если бы она осталась здесь, — подумал он, — как бы все было хорошо».

Не дойдя несколько метров до троллейбусной остановки, он зашел в кафе и заказал двести граммов. Водка оказалась холодной и без сивушного привкуса. Закусывать Петр не стал, есть совсем не хотелось.

Все валилось из рук. Писать не хотелось, текст получался вялым и безжизненным. Промучившись два часа, Петр выдавил из себя название «Сказание о районном голове Кошелеве и „лишних“ деньгах из государственного бюджета», — а также первый абзац:

«Поистине удивительные дела творятся в Петербурге, а если точнее, в той его части, которая именуется Петроградским районом. Словно по прихоти злого колдуна район раздвоился. Там, где проживает большинство, — разруха, запустение и нищета. А в параллельном пространстве обитает глава районной администрации Павел Кошелев. Здесь витают в воздухе десятки миллиардов народных денег, неспешно оседая в карманах немногих высокопоставленных чиновников».

Ничего лучше Петр так и не придумал. В конце концов он просто записал то, что рассказал ему Микин.

— Уборщица у тебя давно была? — спросил Чернов, дочитав статью.

— При чем тут уборщица? — удивился Петр.

— Если твоя мусорная корзина переполнена, то в моей места хватит. А иначе зачем эту макулатуру принес?

— Что заказали, то и принес!

— Ты, Петруха, конечно, великий, спору нет. Но твоя «заказуха» не по моей части. Иди к Главному, а я такую фигню печатать не буду.

— Ну и пойду, ишь умник выискался, — выходя, Петр хлопнул дверью.

Ефремова не было, и Петр оставил рукопись у секретарши. Настроение было под стать погоде — слякоть и мерзость.

Вернувшись к себе, позвонил маме.

— Ты к нам завтра приедешь? — спросила она. Несмотря на то что отношения с сестрой и ее мужем были натянутыми, Петр всегда встречал Новый год у них. Это традиция была незыблема, и даже Катя никогда ее не нарушала. Петр вспомнил, какими веселыми были раньше новогодние праздники, как весело играла Настя со своими двоюродными братьями.

Он хотел было рассказать о том, что Катя сменила Насте национальность, но потом решил промолчать. Лишние переживания матери ни к чему.

— Я буду у друзей, — сказал он перед тем, как повесить трубку, — а вечером обязательно позвоню.

Отмаявшись еще с полчаса, Петр снова зашел в приемную. Ефремова так и не было.

— Задерживается в Смольном, — объяснила секретарша, — но я ему доложила про вашу статью, он вечером прочтет.

Петр понимал, что, отдав статью главному редактору, поступил плохо. В редакции не любили Ефремова. Его старались не замечать и мирились с ним, как с неизбежным злом. Петр заглянул к Чернову, но тот сделал вид, что очень занят.