— Останови, — вдруг сказал Давид, едва они съехали с магистральной трассы. — Давай посоветуемся. Машину надо спрятать в незаметном месте, чтобы она не бросалась в глаза лишним людям.
— А чего? — удивился нанимаемый водитель, все еще не усматривая в задумчивости Давида никакого криминала.
— Неужели ты думаешь, что мне машину просто так возьмут и отдадут? Надо будет жестко поговорить с «родственничком». А если так, то зачем нам свидетели?
— Да почему же не отдадут? Машина-то на самом деле твоя.
— Во-первых, как ты знаешь, недавно я потерял хорошую кормушку — убежала от меня одна зараза и денежки с собой прихватила.
— Неужели у тебя были собственные денежки? — насмешливо перебил Дыдыка водитель. — Ни за что не поверю!
— Не мои, но я имел право хотя бы на их часть, как ее постоянный спутник и помощник. А она ничего мне не оставила. Как я найду себе новую покровительницу, потеряв форму? Настал летний сезон, а у меня нет ни одной стоящей тряпки, ни одной модной пары туфель.
— Не надо было замышлять против нее гадости, — напомнил водитель. — Женщины это за версту чуют опасность и пронимаются страхом. А тогда от них толку не жди. Ага, так я понял, что мы здесь не лучшим образом прорисуемся. Да?
— Конечно. Так как, во-вторых, мне нужны деньги, а не машина. И если уж мой бывший родственник ездил на ней черт знает сколько, то пусть или выкупает ее насовсем, или платит транспортную аренду за все годы. Так и поставим перед ним вопрос.
— Поставим? — удивился водитель. — Я думал, что подожду тебя в машине, подремлю, а потом, когда ты получишь обратно свои колеса, тронусь себе назад прогулочным темпом.
— Я сам не справлюсь, — буркнул Давид. — Мне может понадобиться твоя помощь.
— Мы так не договаривались. Выбивать из лохов деньги — это не то, что сидеть за рулем, согласись.
— Сколько ты хочешь?
— Нарушение уголовного кодекса стоит денег.
— Какое там нарушение… — буркнул Давид. — Ведь я родственнику телеграмму послал о своем приезде, по которой меня в два счета вычислят. Так… — припугнем и все.
— Даже если припугнуть, то без закручивания рук и мордобоя не обойтись, а это уже… сам понимаешь.
— Конкретнее! — горячился Давид. — Нам еще топать ножками километров пять, а дело надо сделать затемно. Не тяни резину!
— Двадцать процентов, если ты продашь машину, или половину стоимости аренды, если ты заберешь ее и деньги к ней.
Давиду ничего не оставалось, как согласиться.
— Сейчас справа будут развалины покинутой животноводческой фермы, — начал он разрабатывать операцию. — Люди с нее крышу снесли, деревянные части позабирали на топливо, частично разобрали кирпичные стены, но кое-что из них еще осталось. Кругом все давно заросло высокими сорняками, поэтому там никого нет. Вот там и запрячем машину.
И они, выключив фары, покатили через пустырь к развалинам фермы. Дорогу им освещали звезды и неполная луна, шедшая в рост. В их слабом и призрачном сиянии большие молчаливые сорняки казались замершими исполинами, даже слышалось тихое визжание и вздохи, когда они попадали под колеса. В конце концов, это не были звуковые галлюцинации — в траве действительно что-то жило: резвилось, убегало от опасности или охотилось, а затем питалось или умирало. Иногда между теми живыми звуками слышался хруст, и тогда делалось жутко от мысли, что это рассыпались чьи-то истлевшие косточки.
Через разобранный дверной проем они загнали машину вглубь просторного помещения, захламленного осыпавшимся камнем, щепками и кустарником из молодых деревьев-самосеек, перевитых зеленой порослью. Здесь было еще темнее и более зловеще, чем на улице, так как через прорехи в потолке сюда проникало не так уж много света, и вдобавок в закрытом от ветров пространстве стояла сырость и запахи прелости. Выходить из салона не хотелось, не хотелось даже глушить мотор, так как тогда бы усилилось ощущение, что они находятся в могиле, из которой им выйти не удастся.
— Как здесь еще не придумали свалку мусора сделать? — нарушил мистическую обстановку Дыдык, сводя их взаимные переживания к восприятиям обывательским, банальным и бытовым. Хотя у него самого поджилки тряслись, но он должен был прибавлять смелости своему спутнику, от которого немало зависело в том разговоре, ради которого они сюда приехали.
— Всему свое время, — хрипло откликнулся тот.
Человеческий голос будто разорвал непроницаемый занавес, отделяющий этот жуткий островок от окружающего мира, и их страх притух. При том, что начальные планы были подкорректированы, решение оставить здесь машину показалось старательному водителю резонным.
— Пошли отсюда быстрее, — предложил он и вынул из бардачка ручной фонарик.
— Ты что? — закричал Дыдык с возмущением. — Прячемся по сорнякам, как волки, а потом с фонариком пойдем, чтобы нас каждый дурак увидел?
Относительно Дыдыка с уверенностью можно было сказать одно: несмотря на только что принятую договоренность, отдавать деньги, заработанные собственной выдумкой и животным страхом, он однозначно не собирался. Не надо было этому дурачку переоценивать свою помощь и начинать делить кожу неубитого медведя.
Можно по-разному относиться к социализму, можно порицать его или сожалеть о нем, можно осуждать его ценности или продолжать отстаивать их, можно даже быть к нему равнодушным. Но то, что от него, а затем и от бывшего народного добра остались гадкие, поросшие кустарниками руины, — всегда, везде и при всех обстоятельствах было ужасно на руку Дыдыку, и он благодарил социализм за его смерть.
К слову сказать, Дыдык вообще любил смерть, ведь по сей день она несла в себе потери только для кого-то другого, а для него — большей частью пользу, какую-то прибыль. С некоторых пор он был просто влюблен в смерть, особенно, если она случалась в его ближайшем окружении. Это сказочное состояние сначала сопровождалось буйными мечтами, потом в пустой голове Дыдыка начали появляться мысли, отвлекающие энергию от рабочих частей тела и снижающие его жеребячьи преимущества, а дальше возникли и первые несовершенные, зато наглые планы. Не удивительно, что Люля их почувствовала и испугалась — он неотступно думал о том, что мир не пропадет без этой красавицы, зато в его, Дыдыка, руки попадут ее незаурядные скарбы. Эх, перенапрягся он тогда, потерял такую курочку! Но на этот раз уже не промажет. Пусть не возьмет чужого, но и свое не отдаст: вранье, выжмет он из Григория кое-что! Так он думал до посещения бывшего зятя.
Но дело повернулось наиболее плохим образом, так что ни копейки добыть не удалось: ни машину он не продал, ни за ее аренду не получил. Какая-то непруха! Нельзя же считать благом то, что ему подала эта придурковатая калека в белом саване. А своему подельнику завтра надо заплатить, безразлично — пусть только за поездку. Все равно это деньги, которых нет. Из чего? А если ему придумается запросить больше? Дескать, ты все-таки благодаря моему содействию договорился о продаже машины, так теперь отдавай пятую часть полученной стоимости! За что? За то, что он облизался? Ведь договориться с этой милейшей женщиной с пистолетом, которая согласилась купить «мерседес», можно было и без этого дармоеда.
Неизвестно, как бы сейчас повел себя злодейский Дыдык, если бы ему не помогли, засунув связанного громилу-водителя в багажник. Поэтому, возвращаясь к разрушенной ферме теперь уже на своей машине, Дыдык знал, что будет делать, хотя и помнил напутственные слова Татьяны о том, что не надо совершать глупости. Но она так двусмысленно это произнесла… что в куриных мозгах Дыдыка это вызвало обратное действие. Вся неприятная ситуация, возникшая из-за их неудачного наезда на Григория, казалась ему не столько поучительной, сколько благоприятной. Даже предупреждение от женщины в саване прозвучало как провокация именно к тому действию, которое задумывалось им сначала.
Сравнившись с нужными ему руинами, Дыдык снова выключил освещение, повернул в противоположную от них сторону, проехал несколько метров до ближайшей посадки и спрятался там под нависшими ветвями — не хотел, чтобы от дороги до фермы шли следы еще одной машины, кроме машины своего помощника. Учитывая то, что произошло потом, такие его приготовления не были лишними, так как на утро Славгород облетевшая весть, что на покинутой ферме сгорел какой-то путешественник вместе со своей машиной.
