Но добрая слава хоть и не бежит впереди, а едва волочится за нами, однако она есть. Поэтому Юрий и попал в главный оркестр военного контингента, расположенного в Восточной Германии. Работы здесь хватало, и состояла она не только из традиционных концертов и участия во всех праздниках государства расположения или внутренней жизни контингента, но и из выступлений на международных форумах и соревнованиях, в частности при проведении футбольных матчей европейского или мирового уровня, разных спартакиад, и т. п.

И все-таки свободного времени было намного больше, чем во время учебы. Во-первых, ему заказывали музыкальное оформление мероприятий, торжеств и всего вышеупомянутого, и он мог под этим поводом сколько угодно писать что-то свое. Уж не говоря о том, что и созданное на заказ потом перерабатывал и приспосабливал для своих будущих нужд. А во-вторых, здесь не надо было заниматься бытом, сидением на лекциях или беготней по приработкам — просто сиди и работай на себя, пока есть возможность. Три года службы не прошли даром, они разрешили Юрию так продвинуться в собирании собственного творческого материала, что лучшего времени нечего было и ждать.

Было и еще одно ощутимое преимущество его службы в армии — он имел возможность ближе познакомиться с культурами других народов. Это совсем не то же самое, что, например, слушать у себя дома, в родной стране музыку Ричарда Вагнера или Вольфганга Моцарта, сделанную по их нотам твоими согражданами. И дело не в аранжировках. Нет. Слушая Вагнера или Моцарта в живом исполнении их непосредственных культурных потомков, носителей их духовного строя и менталитета, слушая эту музыку в самом аутентичном лоне, где она родилась, ощущаешь нечто другое, чем дома, понимаешь мир шире, воспринимаешь больше его оттенков и смыслов, будто к тебе обращается сам необъятный космос — одновременно молчаливый и говорливый мир, существующий здесь от начала истории и по сей день. Теперь Юрий понимал, для чего существуют зарубежные стажировки, обмены опытом и просто странствия, как понял и то, насколько наша планета маленькая и беззащитная, а мир культуры — просто горстка энтузиастов.

Вплетались в его службу и семейные события, иногда нарушая душевное равновесие, но в целом не изменяя палитру жизни.

На первом году исполнения своего мужского долга перед Родиной, когда Юрий встречал первую весну в военной форме, пришла телеграмма от Анны Аполлоновны, что Василий Прокопович находится в тяжелом состоянии и жить ему осталось не более нескольких суток. Телеграмма сопровождалась справкой из больницы.

Юрий обратился к командиру военной части, в составе которой находился оркестр.

— Товарищ полковник, — козырнул он, подчеркнуто четко и звонко подставляя одну ногу к другой. — Разрешите написать рапорт с просьбой об отпуске для поездки к больному отцу.

— Вольно! — скомандовал командир. — Что случилось, сержант?

Юрий подал телеграмму. Командир пробежал глазами ее строки, вздохнул — на носу было Первое мая, хоть и не военный праздник, зато международный, и их оркестр по этому поводу должен был выступать в городских парках. Это уже стало здесь традицией. А за этим шел День Победы — об отпуске и речи не могло быть.

— Ты у нас из прошлогоднего осеннего призыва?

— Так точно! — еще раз козырнул Юрий, вытянувшись и застыв в такой позе.

— Рановато для отпуска.

— Разрешите застать отца живым, товарищ полковник! Он у меня ветеран труда, а я у него единственный сын. Разве не заработал старик?

— Пиши рапорт, — сказал командир.

На следующий день Юрий переступил родительский порог.

Отец спал. А рядом сидела Надежда.

— Я по работе, — словно оправдываясь, сказала она и встала со стула, увидев, кто вошел. — Анна Аполлоновна уже измучилась: работает, ведет хозяйство и ночью возле больного сидит, а бабушка едва успевает стирать, еду готовить.

Юрий положил на кухонный стол дорожный ранец, подошел к девушке, крепко обнял, прижал к себе, задрожал, сдерживая или слезы горя, или свое чувство к девушке.

— Спасибо за все, — при этих словах он отступил назад, начал раздеваться. — Что надо делать? Давай я тебя подменю.

— Ты меня прогоняешь?

— Нет! Ты что? Но ты устала.

— Без писем твоих устала, не писать тебе тоже устала.

— Надя, не растравляй себя, не говори так, — садясь на стоящий рядом стул, сказал Юрий. — Нам еще долго придется жить в разлуке. Ведь я только начал служить. Я много работаю, закладываю фундамент нашего будущего. Займи себя работой, отвлекись, не думай обо мне. Я никуда от тебя не денусь, — уговаривал ее Юрий.

— Года берут свое, — наклонила голову Надежда.

Тихо застонал Василий Прокопович, разлепил веки, провел глазами по комнате.

— Кто возле меня есть?

— Это я, отец, — отозвался Юрий. — Как вы здесь?

— Да как? Спал вот. А ты уже уроки поучил? Чего сидишь без дела?

Надежда толкнула Юрия в бок, дескать, не возражай и не поправляй, он сам сейчас все припомнит. Она отошла к столику, на котором стояли бутылочки и упаковки с лекарством, разные напитки. Налила виноградного сока, подала стакан Юрию.

— Отец, попей сока, — Юрий встал, поднес к губам больного стакан. — Или соломинку подать?

— Подай, — лаконично попросил отец, и видно было, что он уже полностью пришел в себя. — Ты давно дома? — спросил после нескольких глотков.

— Только что прибыл.

— А чего? Отпуск дали?

— Да, перед праздниками дали неделю погулять, — доложил Юрий. — На праздник Победы должен быть в части.

— Успеешь, — кивнул головой Василий Прокопович, неизвестно что имея в виду. — Проведи девушку домой, у нее служба уже закончилась. А нам с тобой поговорить надо, пока мать не вернулась с работы.

Надежда поднялась, пошла к выходу, Юрий послушно бросился выполнять приказ отца.

На улице девушка остановилась, осмотрела лицо Юрия при свете солнца.

— Года свое берут, — еще раз повторила она, продолжая прерванную беседу. — Не время о себе говорить, я буду держаться. Да?

— Да, — согласился Юрий. — Ты молодец. А время мы победим и своего счастья дождемся.

— Какая несчастная судьба нам с тобой выпала, лучшие годы провести не вместе, — снова чуть не скисла Надежда. Но здесь же взяла себя в руки: — Ты уколы ставить умеешь?

— Приходилось.

— Там на столе есть «трамадол» и шприцы. Введи отцу внутримышечно, если он пожалуется на боль.

— Так надо? — переспросил Юрий.

— Так надо, я уже дважды его колола. У него несколько дней тому назад появились боли. Слушай, твой отец время от времени впадает в кому, и продолжительность ее с каждым днем увеличивается. Так что поговори с ним хорошенько, не избегай. Пусть он выговорится, а то другой возможности, может, уже не будет.

— Как?

— Он может не очнуться до самой остановки сердца. Юра, не бойся, — успокоила Надежда парня. — Вдруг что, зови меня.

Пока Юрия не было в доме, Василий Прокопович допил сок и держал стакан, поставив себе на грудь, — не имел силы дотянуться до столика, что стоял рядом с кроватью. Тем не менее поговорить ему с Юрием удалось позже, когда парня увидели и обцеловали бабушка и Анна Аполлоновна, возвратившаяся с работы. Затем женщины пошли готовить ужин, и больной со снисхождением вздохнул.

— Надоели они мне, — пожаловался сыну. — Хлюпают носами украдкой, а ты здесь лежи и делай вид, что ничего не замечаешь, ничего не понимаешь. Бабы! Ну как ты служишь, солдат?

— У меня не служба, а удовольствие. Я же при музыке. Играю себе, а служба идет.

— Это хорошо, — вздохнул больной. — Так вот я и говорю: бабы. Что с них взять? Как меня не станет, пропадут они тут.

— Чего это… — начал было что-то возражать Юрий, а потом вспомнил слова Надежды, что не надо мешать больному выговариваться, и замолк.

— Ну считай, — тихо продолжил Василий Прокопович. — Тебе еще служить более двух лет. А потом заканчивать обучение. За это время мать здесь изведется с бабушкой. Работать надо? Надо, так как без денег не проживешь! Хозяйство держать надо? Надо, так как свои продовольствия лучшие купленных! Дом поддерживать надо? Надо, а то крыша быстро протечет и стены осядут!