«Было еще темно, когда он появился снова.

Я шел за ним. Разноцветные миражи виделись мне впереди, будто два телевизора — цветной и черно-белый — работали рядом. Меня колотило…»

«Может, нет никого…» — подумал Денисов про дом на горе.

Было поздно — по улице шли люди, сворачивали в черноту набережной. Там, где светильников не было, действительно различались лишь силуэты, и всего два цвета — черный и серый; одиноко горела звезда; впереди, за деревьями, у столовой Дома творчества, снова возникли краски.

«Будто два телевизора — цветной и черно-белый…» — вспомнил Денисов.

У первого же светильника он снова раскрыл рукопись:

«Что? Что надо?» Я подошел, когда он уже сидел в машине. Высокий, выше меня. В очках. Мне показалось, он напуган. Я остановился.

«Анастасия не введет меня в свою компанию, — подумал я, глядя на симпатичного человека за рулем. Он показался мне совсем молодым. — Они связаны друг с другом с детства. В этом суть. Их родители знакомы. Дети переженились, и не по одному разу. Сами тоже. Я чужой. Она стесняется меня. Но я могу войти в их компанию и сам, если придусь по душе ее друзьям…»

«Курить найдется?» — спросил я его. Он кивнул. Сразу успокоился…»

Денисов нашел страницу, которую логически можно было считать продолжением, Ланц не оставил своего нового знакомца без наблюдения, выражаясь языком оперативного работника, скрытно сопроводил его в тот же адрес:

«Он оглянулся, исчез и отсутствовал минут семь, может, больше. На этот раз он меня явно не видел. Я стоял не шелохнувшись. Потом он появился снова, он нес что-то длинное, плохо различимое в темноте; оглядевшись, бросил рядом с забором. Когда шаги его не стали слышны, я подошел: в траве лежал багор, наподобие пожарного.

Я забыл, что у людей свои корысти, дела. Когда-нибудь мы посмеемся над перипетиями этой ночи…»

Сюда же можно было, видимо, подверстать оборванную снизу страницу, начинавшуюся словами:

«Перст судьбы — он племянник…»

Денисов спрятал бумаги.

«Где могла стоять машина, к которой ночью подходил Ланц? На платной стоянке? Тогда почему ни слова о соседних машинах? Почему сидевший за рулем был напуган? Чем?» — В истории, записанной Ланцем, было что-то важное.

Между Домом творчества и пансионатом набережная была полна людей. Играла музыка. С теплохода по радио приглашали желающих принять участие в вечерней прогулке по морю.

«С некоторыми мыслями, если потеряешь, никогда не встретишься, как с пронесшимся мимо болидом…» Это было особенно важно для людей его типа мышления, он знал. Не логическим, а по типу внезапного озарения.

За пансионатом набережная закончилась, Денисов прошел мимо небольших огороженных пляжей — в темноте их было плохо видно, — поднялся на пригорок.

Впереди открылся вид на палаточный город: десятки неясных огней, силуэты машин. Работали переносные телевизоры, до Денисова донеслась хриплая речь, транслировали детектив. Денисову показалось, он узнал: «Место встречи изменить нельзя»… Так ни разу ему не удалось досмотреть его до конца.

Между палатками сновали дети. Ни шлагбаума, ни административного здания с этой стороны автостоянки не было, они были со стороны шоссе.

«Машину и молодого человека, с помощью которого Ланц. пытался проникнуть в компанию Анастасии и Веды, надо искать там…» — подумал Денисов.

Дорогу назад, к финскому домику, он нашел быстро, несмотря на темноту. В коттеджах не спали, из домов доносились приглушенные голоса, музыка.

«Перст судьбы — он племянник…» — Денисов и сам не мог сказать — цитирует ли он рукопись или иронизирует над ситуацией. — Ланц многое намеренно запутал, он изменил имена, профессии, координаты. Режиссера Веду превратил в критика детектива, придумал специалиста по исландской литературе и его аспирантов. Племянник может оказаться шурином, затем вообще чьим-то дальним родственником…»

Подходя к дому, Денисов огляделся.

В окне у Мацея горел свет. Поэт работал. Денисов не стал его беспокоить, свернул к себе:

«Ланц выдумал красивую сказку о несуществующем приукрашенном мире, в котором обитала его возлюбленная и в который с детства мечтал попасть сам, возможно, даже поначалу не отдавая себе в этом отчета…»

Поведение погибшего в Коктебеле расшифровывалось с помощью его рукописи легко и легко объяснялось. Однако это ничем пока не помогло разгадке его странных поступков и вообще появления ночью в Москве, на Павелецком вокзале

— Как он объяснил вам, Захарова? — Сабодаш не ушел, пристроился на широком — с дореволюционной поры — подоконнике против Денисова. — Чей это телефон? Он назвал какие-нибудь фамилии — Сазонов, Окунев?

Пассажирке из Нижнего Тагила на вид было не больше девятнадцати, она казалась непричесанной, плохо умытой, куталась в широкий, похожий на халат плащ.

— Сказал только: «Здесь тебя пустят ночевать».

— Именно так?

— Ну, в этом смысле. «Порядочные люди, пропасть не дадут…»

Отвечала она неохотно. Войдя, сразу села — стул выбрала неудачно: чтобы попасть в сейф, Денисов должен был всякий раз ее тревожить.

— Они знакомые его? Друзья?

Она пожала плечами.

Сабодаш передал Денисову листок с телефоном Сазоновых, обернутый предохранительной пленкой. Запись была сделана наспех, зеленой пастой.

«В одежде пострадавшего нет ни блокнота, откуда вырвана страница, — подумал Денисов, — ни ручки с зеленой пастой».

Задав несколько вопросов, Антон ушел.

— Не собирались звонить по этому номеру? — спросил Денисов.

— Чужие люди… Зачем?!

— У вас пропали только документы?

— И вещи.

— В милицию обратилась сама?

— Меня милиционер привел.

— Давно в Москве? — Денисов незаметно оглядел пострадавшую. — Неделю?

— Пять дней.

— Приезжала в гости? Или так?

— Так.

Отвечала она после раздражающих пауз. В каждом ответе присутствовал упрямый, во зло себе, вызов.

— Как же теперь?

— Матери дала телеграмму.

— Вы живете вдвоем?

— А с кем же еще?

Она выглядела своенравной. Такие становились обычно жертвами собственной самостоятельности, боязни показаться чрезмерно осторожными; тайно похитить вещи у них было нелегко.

«Непохоже, что обворовали… — подумал Денисов. — И обратилась не сама — милиционер привел: «Без документов на вокзале…»

— Тот человек, — спросил он. — Который… Ну, одним словом, взял вещи… Он тоже видел погибшего?

Она помолчала.

— Видел.

— Здесь, на вокзале?

— Ну!

— В какое время?

Девушка пальцем незаметно отвела слезу.

— Ночью.

— Ночь большая!

— Во время посадки на тамбовский…

Денисов вздохнул. Судьба его на ближайшие часы, может, дни была решена: дополнительные сведения о погибшем можно было получить, лишь занявшись ее делом.

— Как тебя зовут?

— Инесса. Можно Инна.

— Вещей много было?

— У меня? — Она пожала плечами. — Сумочка. В ней косметика, платья, кофточка. Еще мелочи.

— А денег?

— Денег немного. Паспорт. — Она глотнула слюну.

— Завтракала?

— Сегодня?

— А вчера?!

— Я есть не хочу!

Он вдруг догадался:

«Несовершеннолетняя! Эта стеснительность, упрямство! Дома, наверное, по нескольку раз в день: «Инночка, ела? Ужинать будешь?»

Денисов поднялся, закрыл сейф:

— Там буфет в зале, пойдем. Что-нибудь придумаем.

— Да не хочу я есть! — Она сдалась, хотя продолжала сидеть, еще туже закуталась в плащ. — Вот еще!

— Только кофе с молоком и булочку. За компанию. Со вчерашнего вечера ничего во рту.

Кофе пили на антресоли. За высоким столиком. О буфете знали немногие, иногда здесь удавалось поговорить без помехи — народу вокруг было мало.

— Тебя обманули. Сама отдала вещи.

— Как сказать…

Сквозь стекло во всю стену, отделявшее зал от транзитных пассажиров, она смотрела на перрон. Денисов тоже взглянул вниз.