— А «четкий профиль поэта?» — спросил следователь.

Литконсультант подумал, прочитал нараспев:

— «Мой стих поет в волнах его пролива, и на скале, -он голосом выделил важное, — замкнувшей зыбь залива, судьбой и ветрами изваян профиль мой…» Еще помню! — Он сам удивился этому обстоятельству. — Максимилиан Волошин, одна тысяча девятьсот восемнадцатый год!… — Литконсультант взглянул на Королевского, ничего не значащим взглядом скользнул по лицу оперуполномоченного. Денисов в разговоре не участвовал, сидел молча, не нарушая прерогатив следствия. — Это поселок Планерское, в Крыму, на берегу моря. В быту — Коктебель. Зид на заповедник с горы Волошина, а на другой стороне бухты — Карадаг. Гора Святая. Изгибы скалы напоминают издалека профиль Волошина. Вообще же Коктебель — модный курорт.

— Большой наплыв отдыхающих?

— Лет десять назад, рассказывают, отдыхало тысяч сто пятьдесят ежегодно. Там Дом творчества писателей.

— Я знаю. Но нам необходимо установить личность автора эссе. — Королевский воспользовался термином. — Других зацепок нет. Оперуполномоченный, — он показал на Денисова, и литконсультант впервые тоже внимательно посмотрел на Денисова, — по всей вероятности, вылетит в командировку Уже сегодня…

Разговор Денисова в пансионате «Голубой залив» шел целом по тому же образцу, что и в Доме творчества. На турбазе Денисова попросили зайти через час.

В промежутке он сделал несколько заходов в торговые точки — здесь результаты тоже оказались малоутешительными.

Видавший виды расторопный парень в гриль-баре мучительно тяжело всматривался в Денисова, соображал, что тому в действительности нужно.

Иногда поглядывал на фотографию Ланца.

— Что он сделал? — добивался бармен. — Я всю эту шпану знаю. Каждый вечер тут сидят. — Он махнул рукой на колесо от брички сбоку, на стене, против стойки. — Oн художник?

Из стереомагнитофонов над баром звучала тихая мелодия, помещение было затемнено, столики все, как один, пусты.

— Может, освежиться хочешь? — предложил бармен. — Коллекционное шампанское. За знакомство, а?

Оперуполномоченный отклонил предложение.

Солнце стояло уже высоко.

С вершины, от могилы Волошина, поселок на берег казался небольшим, захолустным, утопающим в зелени несколько многоэтажных зданий — пансионат, турбаза — стояли особо. Вдоль бухты тянулась набережная с домом-музеем поэта; по другую сторону музея располагался Дом творчества.

Денисов прошел дальше, к одинокому камню на могиле поэта, скинул куртку. Крошечный электронный будильник, с которым он не расставался, коротко пискнул в кармане, обозначив завершение часа.

На море был полный штиль, но воздух не казался прозрачным — в нем словно таяли бесчисленные частички песка.

Далеко внизу еле двигался к причалу катер — тонкая белая стрелка впереди.

Денисов достал из пакета ксерокопию рукописи, он постоянно вчитывался в нее, стараясь обнаружить второй скрытый смысл. Однако для работников уголовного розыска материала в ней было немного:

«Не разделенный отточиями непрерывный, как дождь, авторский монолог… — Денисов сам потом разделил его на короткие главки. — «Поток сознания»?»

«Если бы она любила тебя, разве захотела бы, чтобы ты уехал отсюда раньше срока?! Разве «любить» не значит желать быть вместе, видеть друг друга?! Так просто! Пойми, безумец! Посмотри на часы. Сейчас ее тоже нет — у нее своя жизнь, своя компания. Давай же оправдывай ее! Скажи, что в эту минуту она тоже смотрит на часы, скучает. Ты думаешь, что разжалобишь ее сердце, когда она вернется, увидит, как ты сидишь без огня один в темноте. Услышит твой голос… Пойми! Не будет этого!»

«Господи!…» — сказала она внятно. Ей тяжело со мной, хотя при этом она ни разу не сорвалась, не упрекнула. Только не берет за руку, отодвигается, когда касаюсь ее. И снова: «Не целую, не беру за руку. Значит, не могу. Не это главное. Решай, как тебе легче. И не рассказывай о своем комплексе. Самоуничижение паче гордыни».

«Она пришла, села рядом. Тихо. Темно. «Почему ты просишь, чтобы я уехал?» — «Боюсь поссориться. Ты не выдержишь, Ланц. Я люблю тебя. Сегодня. У меня никого нет. Был муж, теперь ты. Может, даже ты любишь меня сильнее, чем он!» И так каждый вечер… Ушла раньше, хотела поспать перед теннисом».

«Анастасия! Такою я всегда представлял себе женщину, с которой проживу всю жизнь. Поэтому я полюбил ее в первый же час…»

Денисов отложил рукопись. По другую сторону бухты поднимался скалистый монолит, там был заповедник. В красках Карадага преобладали густые желтые тона.

Ночной перелет из Москвы в Крым давал о себе знать. Денисов представил вдруг полутемную площадь и освещенный аэровокзал в Симферополе, снующие в ожидании регистрации пассажиры, не спящие под утро дети; ночной южный базарчик — астры, гладиолусы, персики…

Воздушной милиции было не до коллег — Денисов сразу понял: задержка рейсов, дел невпроворот. В третьем часу с «леваком» добрался до Феодосии, к автовокзалу. Часа через полтора пустым автобусом в Планерское…

Он вернулся к рукописи. Тот, кто называл себя «Ланцем», писал:

«…За первые четыре дня я узнал больше, чем за все предыдущее наше знакомство, увидел рифы, о которых не подозревал. Началось с профессора, специалиста по исландской литературе, и его очаровательных аспирантов, которые сразу же потеряли от нее головы. Еще — сын известного поэта. Кинодраматург. Очаровательная женщина — критик детектива — выбрала ее своим партнером по теннису. Я почувствовал себя бесцветным и таким ненужным».

«Кажется, что все быстро идет к разрыву. Не о чем говорить, ничто не связывает. После ужина она рано уходит спать. Я приношу ей второе одеяло. В ее жизни для меня нет места. Мои разговоры — продолжение, в сущности, одной и той же надоевшей темы — когда, почему и как она охладела ко мне. Из Печорина я быстро превращаюсь в Грушницкого…»

На тропинке послышались голоса — к могиле поднимался целый отряд, человек не менее тридцати. Экскурсия. Женщина, первая вступившая на вершину, задохнулась от подъема, сделала шаг, чтоб оказаться дальше от кручи.

Денисов оставил рукопись. Утро и этот первый день, казалось, не знали конца.

С автостанции в Коктебеле он первым делом отправился разыскивать коллег.

Отделение милиции в Коктебеле помещалось в одноэтажном сумрачном здании, в центре поселка. Перед входом белели стены недостроенного помещения — новая дежурка с металлической клеткой-сейфом для оружия. Судя по отсутствию строительного мусора, возведение дежурки продолжалось с перерывами, «хозяйственным способом», уже давно.

Внутри было тихо, никто его не ждал, до прихода руководства заходить было бесполезно. Денисов постоял, разглядывая фотографии разыскиваемых Крымским областным управлением. Вор. Убийца. Расхититель. У расхитителя было пухлое лицо, толстые губы, он обвинялся в растрате в особо крупных размерах.

Денисов прошел на берег. На рассвете пляжи были чисты, открыты. Прежде чем что-либо предпринять, Денисов предпочел выспаться; лег, подстелив куртку на деревянный топчан. Проснулся уже около семи. По набережной прошла поливальная машина, появились первые любители бега.

В отделении милиции, у входа, за низкой перегородкой, рядом с дежурным сидела женщина в халате, в платке, что-то писала. Когда Денисов вошел, женщина нагнула голову, натянула платок, скрывая, видимо, синяк или синяки — следы побоя.

Дежурный — старший лейтенант — взял у Денисова удостоверение, быстро вернул:

— Начальник уехал в Судак. В райотдел.

— Вернется?

— Лымарь? После обеда. Или к вечеру.

— Заместитель?

— Старший опер здесь. Пашенин. Ваш коллега. — Дежурный показал на дверь по другую сторону небольшой дежурки.

Старший оперуполномоченный оказался сверстником -рыжеватым, с веснушчатым длинным лицом; особого интереса к коллеге он не проявил — факт, который Денисова скорее удивил, чем расстроил: первый раз у него не сложились отношения с коллегой.