Я сглатываю.

— А опекуны Жи?..

— Тоже подставные, — он кивает.

— И весь этот спектакль?..

— Да, для тебя. Каждое слово, каждый жест, каждое невинное лицо. Мы не учли одного: ты никому из нас не поверила. Подумала, что умнее.

— Ничего я не думала…

— Не гони пургу, Кесси! Все ты думала! Или как ты там это называешь? Чувствовала?

Я замолкаю. Мне больше нечего ему сказать, не о чем спросить. Теперь все и так понятно. Без слов.

Ужасно начинает раскалываться голова. Такое чувство, будто кто-то изнутри черепной коробки прессом давит на мои мысли, чтобы я окончательно перестала быть собой, чтобы подчинилась другим, более сильным. А я. Мне так и не удалось стать сильнее. То, что я как-то меняюсь, было всего лишь иллюзией. А я сама — лишь лакомым куском, который кому-то — я не знаю, кому именно, — так и не удалось между собой поделить.

— Мне надо к воде… — неопределенно бормочу я. Сама не распознаю своих слов — все тело словно в огне.

Джо больше ничего не говорит — просто обхватывает меня за плечи (как будто ничего и не было) и тащит меня куда-то на запад. Куда-то — наверное, к мосту.

— Можно один вопрос? — Мои слова — это больше не мои слова. Это теперь вопросы кого-то другого. Кого-то внутри меня, кто оказался сильнее. Кому удалось выбраться из своей одиночной камеры.

Я не вижу — чувствую, он кивает.

— Задавай.

— Тебя… тебя и в самом деле зовут Джо?

— Кажется, мы это уже обсуждали, — возражает он.

— Так как?

Он что-то отвечает, но я уже не разбираю его слов.

…

Бруклинский мост освещен даже ночью. В Нью-Йорке вообще едва ли можно найти место, где ты не будешь на виду. На свету.

Проносящиеся же мимо машины, как фоновый шум. Они не раздражают — скорее, заменяют привычные монотонные стоны за тонкими стенами. Тихое дыхание Джо тоже — не фон. Но мне бы не хотелось, чтобы он сейчас ушел, бросил меня на середине бесконечного моста, ведущего на Манхэттен. Я уже с трудом различаю исходящий от его кожи запах спиртного — этот запах заменяется другими: выхлопными газами и его вечным приторно-сладким ароматом.

Эта ночь — одна из самых холодных ночей за всю осень, но я не чувствую холода. Физические ощущения уже не имеют никакого значения. Я даже ветра не чувствую. Зато чувствую что-то иное.

Одиночество ли?..

Огни моста яркими поплавками отражаются в ленивом течении реки, и мне кажется, что в темноте я могу разобрать на поверхности воды и свое лицо тоже. И его лицо…

Губы пересохли, в горле странное саднящее чувство, но больше я ничего не ощущаю. Точно нервы перестали подавать мозгу необходимые сигналы. Но сейчас это уже не входит в то, что важно.

Чувствовать себя точно прибитой гвоздями к полу — это другое. Это — важно.

Дым от проезжающих мимо со скоростью света машин заглушают весь впитанный организмом воздух, и вскоре я уже осознаю, что дышать снова нечем — легкие снова забиты какой-то мразью.

Джо по-прежнему держит меня за плечи (боится, что я спрыгну с моста?), и его пальцы впиваются в мою кожу. Даже сквозь куртку, сквозь майку — я чувствую.

Я не смотрю на него, не думаю о нем, но внезапно понимаю, что злость, которую я испытывала по отношению к нему, медленно отступает.

— Спой мне, — прошу я одними губами, ни секунды не сомневаясь, что он услышит.

Он не спрашивает, с чем связана такая глупая-странная, на первый взгляд, просьба. Он просто знает, что все, что связано со мной, всегда странно. Знает меня, как самого себя. У нас же вроде… симбиоз.

Мелодия, слетающая с его губ, она мне отдаленно знакома. Напоминает такое ощущение, когда вдыхаешь запах ванили и забываешь обо всем, потому что запах ванили — чистый.

Я не запоминаю того момента, когда поворачиваюсь к нему лицом, но не смотрю напрямую в глаза — вероятно, куда-то сквозь него. Я не помню того, как он переместил свои руки с моих плеч мне на талию.

И я не помню, как мы тогда танцевали. Одни. Посреди Бруклинского моста.

Тупым карандашом я вывожу в уголке страницы бессмысленные узоры, и грифель оставляет на бумаге угольные несмываемые следы. Я смотрю сквозь слова, пытаясь разобрать их смысл, не читая. И мне кажется, я могу. Я вижу.

Он заглядывает мне через плечо в тот момент, когда я меньше всего ожидаю ощутить его присутствие. Но почерк у меня мелкий, нечитаемый. Наверное, это потому, что я пишу всегда с закрытыми глазами по какой-то старой-старой привычке.

Его дыхание обжигает мою щеку, и я отмечаю, что от него снова не пахнет сигаретами. Но, возможно, это все временное.

— Что это, Кесси? — В его голосе ни капли насмешки — опять что-то недосягаемо серьезное. Он сильно изменился. Но, возможно, мне снова кажется.

— Моя жизнь, Джо, — шепотом произношу я и начинаю, не глядя, заштриховывать последние страницы, чтобы слов потом нельзя было разобрать.

Чтобы никто. Чтобы никогда.

…

Эта комната кажется мне незнакомой. Кажется, что прежде я ни разу не дотрагивалась до тонких, почти картонных стен и не сидела на неустойчивом карнизе, обхватив колени руками.

Мне хочется начать все сначала. Узнать все заново. Мне и вправду этого хочется.

Мне нравится как будто впервые проводить кончиками пальцев по пыльной поверхности подоконника, ловить ртом в воздухе чьи-то воспоминания, вспоминать, как все когда-то давно начиналось. Как я впервые услышала навсегда вклинившееся в мою голову размеренное звяканье Леи, все время сидевшей вот в этом кресле, в самом углу. Тогда мне казалось, что я выучила этот ровный темп наизусть, но сейчас я уже едва ли его воспроизведу.

В горле образуется тугой ком, напрочь перекрывающий все дыхательные пути, и мне приходится распахнуть настежь окно, чтобы вдохнуть свежий запах знакомой улицы. Я больше не такая. Могу дышать, сколько влезет. Могу делать, что захочу. Только вот летать не могу, но это, по сути, уже не важно.

На лице расползается глупая, не предназначенная ни для кого улыбка. Я не как Джен — я улыбаюсь не потому, что другим людям это нужно. Другим людям нужна я, а улыбка моя им вовсе не нужна. Им необходимо, чтобы Кесси только вынюхивала для них, а так ничего личного.

Покрепче сжав зубы, я закидываю ногу на подоконник, а затем перемещаю на широкий карниз и все свое тело. Ветер треплет распушенные концы бежевой ленты, и какая-то часть внутри меня хочет, чтобы он сорвал так много значащий для меня кусок ткани с моей головы. Хочется избавиться от прошлого, ослабить напряжение. А связи, которые рвутся сразу, потом проще заживают.