Но попробуй объясни Ване Балину, что и Лелю он прежде всего хочет уважать, и мысли его текут совсем не туда, куда предполагает Иван. У того, беса, одно на уме…

— Слушай, — не отставал эскадронный. — Хочешь помогу? Такой секрет знаю, на шею кинется. А уж ты, — голос его потеплел, — продай коня. Или променяй. Я шашку с серебряным эфесом дам, ту, что у есаула взял, не пожалею.

— Шиш тебе, а не коня, — со внезапно вспыхнувшей злобой огрызнулся Осип.

— Ишь ты, остервенел, — изумился и обиделся Балин и, позванивая шпорами, медленно удалился от «взбесившегося» Казачка.

А Осип вскоре остыл, отмяк: у него, вспыльчивого и заводного, зла надолго не хватало. Ну зачем сорвался? Мог бы Ивану толком обсказать, о чем думал и договаривался с Лелей, какая она понятливая, ответная и способная. А почему застеснялся? Подумал, засмеет: «Ну и конник! Нет чтоб девчонку приголубить, так цирк затеял».

Эх, рассказал бы, как оно было…

А было так. Он назначил Леле свидание в городском саду после представления. Они встретились и долго бродили по городу. Осип держался чинно, говорил мало. И влекло его к Леле, и хотелось приголубить, да удерживало уважение к ней и заветная мысль. Сказать — не сказать?

И Осип решился. Поделился своими цирковыми бедами и признался, что единственное его спасение в том, чтобы подготовить новый потрясающий номер. И в этом может помочь только она..:

— Я?!.

— Только ты.

Она задумалась надолго и сказала очень серьезно:

— Хорошо, я попробую. Условие такое: испытай меня и скажи правду, способна или нет. Обязательно правду!

Репетировать договорились в клубе, пораньше, до танцев и лекций. Первая же проба показала, что дело пойдет. Леля была сильной, гибкой и на удивление переимчивой. Стоило показать ей шпагат или мостик, она тотчас повторяла, не очень-то чисто, но довольно сносно.

— Ты с кем-нибудь занималась?

— Что ты…

— Давай-ка повторим. — Подражая Кальдовареско, он заставлял Лелю снова и снова выполнять упражнения, не замечая ее закушенных от напряжения губ.

— Глубже, не жалей костей.

Она оказалась упорной и трудолюбивой.

Осип с нетерпением ожидал очередного занятия. Радостно было чувствовать себя творцом и надеяться на успех. А его самого разве не приметил, не оценил опытным глазом португалец? Так вот и он выбрал Лелю. Теперь надо работать и работать!

В пропыленном, душном зале железнодорожного клуба работать было трудно, но Леля не жаловалась. Она доверчиво опиралась на него, провисала в его руках, и он мучительно и сладостно ощущал ее нежное и податливое тело, сдерживал себя от неверного, но такого желанного движения и иногда думал: а вдруг этого ждет сама Леля?..

Работать и работать. Они репетировали, забывая о времени, и трижды он опаздывал на поезд «ученик» и широким шагом, а то и бегом к ночи едва добирался до кавалерийских казарм.

По дороге он фантазировал, воображал себя на устланном коврами, ярко освещенном помосте, в центре арены и рядом Лелю, облаченную в яркое трико, изящную и ловкую. Красивая пара исполняет акробатический танец… Он пока не знал этого танца, но он его, несомненно, придумает, и публика наградит их аплодисментами, и Воргулев в своем черном фраке бодро выйдет из-за кулис и провозгласит:

— Повторяем на бис номер-приму: «Два-Юлиус-два».

Да, так будет называться этот номер, так оно и будет.

К полудню Атаманская площадь накалилась, как огромный противень в русской печке. Ветер гнал колючую и горячую пыль. Истомленные ожиданием бойцы лениво переговаривались, все чаще поминая казармы и обед.

— Кишка кишке кукиш кажет, брюхо к спине прирастает.

— Эх, братцы, не дождутся нас на Песчанке щи да каша.

Аксенов сочувственно прислушивался к разговорам. Да, рановато стянули на площадь войска. Получился, по старой присказке, фельдфебельский зазор: командир полка приказал построить в полдень, батальонный — на час пораньше, ротный еще на два раньше, а уж фельдфебель с вечера взвод построил…

Так-то оно так, но главкома надобно встретить по всем правилам. Приезд его из Москвы знаменуют резкие перемены. Служебную узду затянут потуже. Это справедливо: одно дело громить в тайге летучие японские отряды и казачьи сотни, другое — наступать на четко организованную, щедро снабжаемую японцами белую армию, во главе которой стоят генералы.

Дисциплину Аксенов уважал. Однако была у него, таежного воина, и партизанская гордость. Чем плохи потаенность, внезапность ударов и дерзость? И Василию Корнеевичу не хотелось, чтобы новый начальник весь нажитый ими опыт отринул. Аксенов еще не знал, что Блюхер сам прошел богатейшую партизанскую школу и потому ее достоинства ценил, но и недостатки видел отчетливо.

Волнуясь перед встречей с главкомом, Василий Корнеевич еще раз оглядел сломанный строй и решил принять меры предосторожности.

— Казачка ко мне, — приказал он, и по площади прошелестело: «Казачка — к командиру полка».

Через несколько минут Осип получил задание:

— Будь на вокзале. Подойдет поезд с главкомом, убедись лично и — немедля сюда. Скачи — аллюр три креста! Понял?

— Так точно, товарищ комполка.

— Марш!

Послушный отданному поводу, Мальчик весело зарысил по площади. Осип оглянулся и встретился глазами с Балиным. Тот смотрел, любуясь и завидуя. «Отдать, что ли, ему коня? Прямо сохнет по Мальчику. Ну нет, не сейчас, вот когда с Лелей укоренимся в цирке…».

Оставив позади площадь, Осип вынул часы-луковицу и отколупнул крышку. Половина первого. Время самое подходящее. Вот-вот Леля с подружками выбежит из каменного дома управления дороги, где работает секретарем-переписчицей, и заспешит на станционный базар за своими любимыми пирожками с требухой. Встретит он ее сейчас, поговорит, проводит, услышит паровозный гудок, пришпорит меринка — и мигом на вокзале.

К управлению дороги Осип подгадал точно: Леля сошла с высокого крыльца. Заметив его — еще бы не заметить всадника на белом коне, — побежала навстречу.

— Какая у тебя лошадка красивая. Я ведь тебя верхом первый раз вижу.

— Да, — он склонился к ней с седла. — Мой Мальчик, мой Бельчик, не только красивый, но и умный. Кое-что умеет.

— Ой, покажи, а!

— Прямо здесь?

— Здесь. Пусть все смотрят, — она кивнула на своих подруг, завороженно застывших перед стройным конем и нарядным всадником.

— Ну что, Мальчик, покажем?

Мягко покачивая поводом, Осип потихоньку стал напевать цирковой марш, и меринок старательно, угадывая желание хозяина, запереступал ногами. Эх, настоящую бы музыку сюда, балинский баян. Мальчик бы еще веселей заплясал!.. Представление так представление, загорелся Казачок и, спрыгнув на землю, расстегнул кармашек френча, выдвинул уголком платочек и погладил коня по храпу, И Мальчик потянулся мягкими губами и выхватил платочек. Помахивая головой, продемонстрировал его публике — прохожих скопилось изрядно. Войдя в роль, Осип соображал, как бы поэффектней преподнести последний фокус — подать цветы даме, но Леля спросила:

— И ты этому сам его научил?

— Кто же еще?

Осип совершенно позабыл о задании командира полка, и потому паровозный гудок прозвучал для него как взрыв. Несколько секунд он растерянно глядел на серые клубы дыма, поднимавшиеся над крышами, пока не прорезалась мысль: а вдруг это едет главком?

— Леля, мне надо… Аллюр три креста, — пробормотал он, вскочив в седло, и резко, точно в атаку, послал коня вперед.

Пригнувшись, помчался наметом. За поворотом открылась площадь с массивным зданием вокзала, по сторонам от него виднелся перрон, и за ним струились, поблескивая, рельсы. Слева гомонил пристанционный базар. И кого только не было на этой плотной, суетливой толкучке. Степенные и ладные забайкальские казачки в цветастых кофтах и нарядных шерстяных юбках, старики казаки в выцветших фуражках с желтыми околышами, просторных шароварах с лампасами того же цвета, большеглазые, грудастые переселенки-украинки, буряты с плоскими непроницаемыми лицами в редких кустиках усов и бородки, худые, изработавшиеся корейцы, крупные, с иссиня-черными косами китайцы. Со всего Великого Сибирского пути наносило сюда продавцов и покупателей; солдат-народоармейцев в разномастном обмундировании, рабочих в косоворотках и промасленных куртках, чиновников и студентов в обветшалых тужурках, чешских, венгерских, немецких военнопленных, брошенных сюда ретивой судьбой, пробравшихся тайными тропами спиртоносов и хунхузов, священников, монахов, мальчишек с голодными глазами…