Но разве только это знают о нем Постышев и Петров? В восемнадцатом и девятнадцатом годах он, Осип, не раз через позиции белых ходил на связь к рабочим отрядам, к партизанам, даже к самому Сергею Лазо. По поручению Петрова и Постышева с их секретным посланием он пробрался через фронт белогвардейцев, доставил пакет в Москву, о чем известно только им двоим.

Да они его беду руками разведут, скажут новому начальнику: так, мол, и так, не обижай Оську Казачка… А что если скажут: «Свой позор смывай сам». Да и с какими глазами придет он к ним?..

Размышляя, Казачок настороженно прислушивался к храпам и шорохам спящей казармы и, конечно, сразу же узнал упругие, с тихим треньканьем шпор шаги Ивана Балина. Осип плотнее смежил веки: спит, мол, и все тут. Но разве дружка обманешь?

Балин остановился у койки, с минуту прислушивался, потом сказал с издевкой:

— Не спишь, щенок! — И грязно выругался, чего прежде за ним не водилось. — Знай, поганец, что Блюхер сказал дяде Васе: «Не воевать вы горазды, а местное население пугать». Вот как ты Шестипалому насолил. Весь наш партизанский полк в грязь втоптал. Глаза бы на тебя не глядели.

И еще ругал, поминал его глупости, дурацкие шутки. Бойцы, конечно, не спали и все слышали.

— Уйди, Ваня, уйди, — попросил Осип так жалобно, что Балин как-то сразу послушался и отошел, презрительно молча. Только от дверей кинул:

— Коня тебе не прощу…

Вслед за ним в спальное помещение вошел командир полка. Этот человек обладал удивительной выдержкой, сохранял ее даже в самые трудные минуты боя. К Казачку он относился, как к сыну. Но сейчас…

Подойдя вплотную к койке, командир полка прохрипел:

— Ты… Ты… Мальчишка! Три года тебя знаю, человеком тебя считал, глупости прощал… А ты опозорил не только меня, полк обос… всю партизанскую славу… Довольно! Довольно! — Даже в гневе дядя Вася чуждался матерщины. — Я из тебя завертки к саням сделаю!

Аксенов сорвал с Осипа одеяло, угрожающе сжал свои огромные, с голову младенца, кулаки. Казачок почувствовал, как тело покрылось холодным потом. Но Аксенов вдруг хрипло вздохнул, разжал кулаки и плюнул на чисто выметенный пол:

— Мараться об тебя не хочу. — И, скрипя половицами, удалился.

Снова укрывшись одеялом, Осип ждал новых упреков, ругани. Но бойцы по-прежнему лежали тихо, только дневальный Колька-казак, дождавшись, когда комполка покинул казарму, подобрался на цыпочках к койке и мстительно прошептал:

— У-у, чиркач проклятый. Зря не полоснул тебя тогда клинком, так бы и разделал от плеч до задницы… — И быстро-быстро откатился на свой пост у дверей.

Приняв на Атаманской площади парад войск гарнизона и оценив их состояние, Блюхер направился в управление Забайкальской железной дороги. В этом здании ему был отведен один из кабинетов. И хотя помещение было временным, Василий Константинович быстро его обжил, в нем появилось привычное походное имущество — от фляжки, обшитой солдатским сукном, до любимого им толстого красного карандаша. Когда Блюхер допил кружку крепчайшего горячего чая, раздался вежливый стук в дверь и приятный баритон произнес:

— Разрешите?

В дверном проеме возник высокий штабной командир с выправкой кадрового военного, и Блюхер тотчас определил, что тот из казачьих офицеров: чернявый чуб, хотя и несколько укороченный, смугловатое худощавое лицо.

— Брянский Павел, — представился штабной и, хотя его об этом не просили, пояснил: — В прошлом был у белых подхорунжим. Сдался в плен. Служу…

— Хорошо, что служите, — остановил Блюхер, про себя оценив намерение человека сразу объяснить свое происхождение. — Мне нужны карты с дислокацией частей армии и Читинского гарнизона.

— Все готово. Разрешите принести?

— Жду.

Было еще светло, но ординарец принес высокую двенадцатилинейную керосиновую лампу и поставил на обширный письменный стол. Склонившись над крупномасштабной картой, сложенной полевой «гармошкой», с тщательно нанесенными расположениями частей и красивыми надписями — видна штабная выучка Брянского, — Василий Константинович задумался. В самом городе, ближних поселках и станицах было немало полков и отрядов. Это хорошо. Только каковы они?

— Этот вот, — Блюхер ткнул карандашом в селение, — что за отряд, почему без номера? Партизанский?

— Никак нет. Анархистский.

— И такой имеется? А я уж думал, от них бог избавил…

— Так точно, есть. Работаем с ними. Трудно.

— Что ж, придется еще поработать.

Просмотрев топокарты Читы и ее окрестностей, Василий Константинович обратился к картам Забайкалья и Дальнего Востока, где были расположены соединения и части Народно-революционной армии, партизанские отряды и районы. И снова подумал, сколь велики земли республики, связанные тоненькой ниточкой железной дороги, и сколь скромны силы и средства НРА, разбросанные на тысячеверстных пространствах.

В тот вечер и ту ночь у главкома НРА побывало множество людей — члены Дальбюро ЦК РКП (б), члены правительства республики, командиры армейских соединений и частей. Они отвечали на вопросы Василия Константиновича, вводили его в политическую и военную обстановку в республике и на ее границах. Завершая дела, главком объявил: завтра — в войска.

Весь четырехлетний командный опыт Василия Константиновича внушил ему неколебимое убеждение, что знание людей — основа успеха любого военачальника. Если их знаешь, то потом, даже на расстоянии, приказывая в хрипящую трубку полевого телефона или диктуя на ползущую телеграфную ленту, ты как бы глядишь им в глаза, чувствуешь душу своих подчиненных.

— Итак, еду в части. Хорошо бы иметь толкового провожатого. Чтобы назубок знал местность, дороги, дислокацию частей… Срочно такого найти, чтобы к утру был у меня! — Это уже был приказ.

Трудно назвать всех тех, кто его слышал, но несомненно, что среди них были командиры, знавшие рассыльного Захаренко. В частности, комбриг Иван Ефимович Фадеев, сидевший в царское время в каторжной тюрьме со старшим братом Осипа — Владимиром, а через него знавший и юного Казачка.

Командиры переглянулись и — видно, многим пришла одна и та же мысль — невольно заулыбались.

— Есть толковый боец, отлично знает местность и войска, расторопный, бойкий, но вот…

— Что, трусоват? — назвал Блюхер весьма презираемое им качество.

— Напротив, весьма лих. Из партизан, связной. Стрелок и кавалерист отменный, бывал в разведках, боях, имеет ранения. И в придачу еще и артист.

— Какой такой артист?

— Цирковой. На проволоке пляшет, акробат, на канате фортели выкидывает.

— Любопытно. Так что же мешает?

— Видите ли, это тот самый… который утром на вокзале… с конем растянулся… базар распугал.

— Этот самый хулиган?

— Точно так. Вы его примерно наказали.

— И за дело. Я комполка выговорил, что за бойцы у него, срам.

— В том-то и дело…

— Н-да, — Василий Константинович задумался ненадолго. — Ладно, пришлите ко мне этого… циркача. Я на него хорошенько посмотрю. Тогда и решу. Чтоб был завтра, то есть уже сегодня, к восьми. С конем и при оружии.

— Дозвольте, я передам, — вызвался комбриг Фадеев. — У меня как раз дело на Песчанке…

Эта июньская ночь, одна из самых коротких в году, оказалась самой долгой в жизни Казачка. Растревоженная душа не находила покоя. Ну, ладно, думал он, этот обозленный казачишка Колька жаждет мести, этот ясен, как стеклышко. Но Ваня Балин, сердечный друг… Или так уж плохо устроен мир, что самые добрые и справедливые люди мигом забывают все хорошее и честное, что ты сделал в жизни, и за одну-единственную оплошность готовы навсегда отринуть тебя. Разве Василий Корнеевич не знает, как жил и воевал Оська Казачок все эти три года? Во всех подробностях знает хотя бы о муках, перенесенных Осипом в плену. Именно в его отряде получил Осип то ответственное задание.

Ему надлежало пробраться в Благовещенск, доставить секретный пакет Ивану Янисову для передачи председателю подпольного ревкома и ждать ответа.