Таковы, прежде всего, русские слова, снабженные иностранными окончаниями и имеющие поэтому довольно нелепый вид, вроде военизировать, паспортизация, меньшевизм, теплофикация, листаж и др.

Таковы шутливые образования, такие, как фебрис притворалис, в котором первое слово означает по-латыни лихорадка, а второе имеет окончание латинского прилагательного вместо русского -ный (притворный); или нахалитэ вопиянт – это не что иное, как вопиющее нахальство, снабженное французскими окончаниями. Воспитанникам старинной духовной семинарии принадлежит изречение квис нон клячам хабэт, пехотарэ дэбэт, в котором латинские слова квис (что), нон (не), хабет (имеет), дэбэт (должен) сочетаются с русскими кляча (с латинским окончанием винительного падежа) и пехота (с латинским окончанием неопределенного наклонения). И получается: у кого нет клячи, должен пешком идти!

Когда французский язык был в большой моде (в первой половине XIX века), и все старались говорить по-французски, нередко получалась очень смешная смесь «французского с нижегородским», над которой издевался Чацкий в комедии «Горе от ума». Примером тому будет восклицание одного помещика в повести «Дубровский», когда разбойник, выдающий себя за француза-учителя, задувает перед сном свечу. Помещик испуган:

– Пуркуа ву туше! Я не могу дормир в потемках!

Пуркуа (pourquoi) значит по-французски зачем, ву (vous) – это местоимение вы. Но вот слово туше, которое звучит, как французский глагол toucher, образовано самим помещиком от русского тушить! Французское туше (toucher) означает совсем другое – трогать, прикасаться, дотрагиваться. Так что здесь игра слов – у помещика по ошибке, у Пушкина – продуманный ход.

Дормир (dormir) по-французски – спать.

Якобы латинскими словами являются свинтус, оболтус, а также шутливые секуция (впрочем здесь скорее осмысление латинского экзекуция через русский глагол сечь), протекция (от протекать, например, о крыше), зубристика, ерундистика, штукенция, старушенция, выпиванция, болтология. Сюда же, пожалуй, относится и хлестаковский моветон, слово, созданное Гоголем из французского выражения, означающего дурной тон (mauvais ton), в противоположность бонтону (bon ton). Драматург Островский создал или может быть подхватил подслушанное им в купеческих или мещанских кругах Москвы словечко асаже, которое одно время имело значительное распространение. Это слово имеет французский вид благодаря своему окончанию: сравни протеже (покровительствуемый человек). В действительности асаже произведено от русского осадить в смысле поставить зазнавшегося, слишком развязного человека на подобающее место.

Лесков сохранил нам другое подобное словечко, ажидация, которое создалось в кругу людей, которые почитали Иоанна Кронштадского: в конце XIX века этого священника везде приглашали, считая святым и целителем, и ажидация означало ожидание – надо было ждать, когда придет ваша очередь, и Иоанн Кронштадский приедет по вашему приглашению, и за места в списке выездов шла настоящая торговля. В повести Лескова «Полунощницы» очень забавно рассказывается о спекуляциях на том, чтобы заполучить чудотворца к себе первой поездкой, в первую очередь:

«Второе благословение – это уже не первое. В здешнем месте уже замечено, что самое выдающееся – это то, где его раньше получат. Там и исполнение будет и в деньгах, и от вифлиенции, а что позже пойдет, то все будет слабее».

И вот часто случалось, что была назначена желанная первая ажидация, а фактически поездка оказывалась пятой или восьмой, потому что «сделан обман ажидации», перепроданной агентами святого старца. Лесков любил уснащать подобными словечками свои рассказы. У него есть назидация – латинизированное назидание, непромокабли – офранцуженное непромокаемое (подразумевается – пальто), и даже хабен зи гевидел – онемеченное видал? – немецкое хабен (haben) значит собственно иметь, а здесь служит вспомогательным глаголом, зи (Sie) – это местоимение вы, тогда как гe (ge-) – глагольная приставка для обозначения прошедшего времени. А видел – это уже от русского видеть.

К числу таких «обыностраненных» слов принадлежит и знаменитое будировать. Это слово имеет очень своеобразную историю. Оно существовало еще до революции, но вовсе не в том значении, в котором обычно употребляется в наше время. Прежде оно означало быть недовольным, выказывать обиду и обычно применялось к общественным деятелям, министрам, сановникам – в тех случаях, когда они считали, что обижены начальством, правительством, царем, с помощью этого слова они выражали (в очень скромных, конечно, формах) свое недовольство новой политикой или своим преемником. Так говорили, что Витте будирует, когда, смененный Столыпиным, он критиковал его действия и находил новые мероприятия неверными и неудачными. Это старое будировать образовано совершенно правильно от французского будэ (bouder), что значит дуться, сердиться; отсюда будуар (boudoir) – кабинет или гостиная дамы, «укромный уголок», где она может уединиться, когда дуется на мужа.

Но будировать получило с 1905 года совсем другое значение – возбуждать (людей, мысль). Это значение плохо вяжется с прежним, хотя и возможен переход от выражать недовольство к возбуждать к недовольству. К тому же это слово в его нынешнем значении так широко распространилось в 20-х годах XX века, что связь его с прежним великосветским и чиновным термином не может быть прямой и органической. Между тем в новой среде, в которую это слово попало, благодаря ее политическим интересам старое значение было перекрыто значением будить мысль, пробуждать классовое сознание. Таким образом, это слово следует признать скорее «мнимым иностранцем», чем «ошибочным словом», хотя, может быть, некоторый элемент ошибки здесь и есть.

Любопытный пример мнимого иностранного слова, созданного в России и притом формально неправильного, представляет папироса. Это слово образовано от немецкого папир (Papier) – бумага: папироса создано по образцу пахитосы, так называли раньше папиросу, и наши прабабушки в первой половине XIX века курили именно пахитосы. Мундштуком пахитосы служила соломинка, откуда и название: по-испански пахито (pajito) значит буквально соломинка – одного корня с pajizo (солома). Но откуда с? Это испанское окончание множественного числа: пахитос (pajitos) значит просто соломинки. Таким образом, русское папироса образовано от немецкого папир, потому что папироса снабжена бумажным мундштуком, но слову добавили, по аналогии с пахитоса, испанское окончание с: теперь у папиросы вроде как испанское происхождение, но основы папиро в испанском языке не существует!

Есть еще одна группа мнимых иностранных слов, примером которой может служить слово грипп. Это несомненно иностранное слово, которое заимствовано нами из немецкого. Но в самом немецком, как и в других европейских языках, это слово заимствовано из русского. Действительно, грипп – не что иное, как онемеченное русское хрип. Это не так странно и случайно, как может показаться. Грипп – довольно неопределенная болезнь, которая проявляется то одними, то другими признаками, и имеет очень разнообразные формы. Поэтому той разновидности, которая пришла в Германию из России, могли дать название, образованное от русского хрип. Другая разновидность гриппа, появившаяся во время Первой мировой войны из Испании, получила по той же причине название испанка.

Китель – также несомненно иностранное, немецкое слово, означающее особый покрой форменной, преимущественно летней, куртки. Первоначально это был род материи, из которой подобные куртки главным образом делались. Но и материя, и само слово пришли в Германию из России. В основе немецкого китель (Kittel) лежит старорусское китайка – род ткани первоначально китайского происхождения.