— Хорошо, — согласилась я, даже не успев понять — почему. Мне ведь искренне хотелось верить ей. И, когда я слушала ее слова, то эта горячая настойчивость, убедительность, особенно доходчивая на расстоянии в пару сантиметров, не оставляла мне шансов на сопротивление. — Давай попробуем. Хотя бы просто не ссориться.

— Я очень боюсь тебя потерять. Больше всего на свете.

Из моего молчания уже можно было строить высотные здания. Каждое несказанное слово — кирпичик. Тотальное «бесполезно» и такое же навязчивое «а вдруг?» Чего я ждала? Что она реально изменится? Что во мне случится землетрясение, которое разрушит в один момент длиннющую Китайскую стену, железный занавес, отделяющий мое сердце от нее? Чего мы ждали друг от друга? Чуда? Но чудесные деревья не могут вырасти из недоверия и усталости.

У Женьки в голове был образ меня: жесткой, упрямой, практически равнодушной, отвергающей ее попытки вернуть все назад. Ей казалось, что это она, именно она и только она борется за наши отношения.

У меня был образ ее: человека-процесса, который в момент «потерявши-плачем» способен на многое, причем искренне, но совершенно не умеющего жить вместе, сохраняя тепло, не способного думать о ком-то, кроме себя, забывавшего обо мне через пару дней после очередного кризиса. И, что самое страшное, мы обе были правы, у нас было миллион оснований считать так, подтверждений не нужно было искать, они болтались под ногами, задевали за рукава, лезли в глаза, как волосы на сильном ветру. Что она предлагала мне? На что я соглашалась? Мы плыли по течению не самой теплой реки, и она уносила нас все дальше и дальше от всех обетованных земель нашего возможного счастья.

Море. Здесь нет облаков, ни одного, даже самого маленького, и море адриатического цвета. Я подолгу смотрю вдаль, я зависаю в восхищенном «ох!», я забываю, о чем я думала еще пару дней назад — это было так далеко и давно, что не имеет значения.

Истрия — это полуостров в Хорватии, отсюда каких-то сорок километров до Италии, а я ни разу не была в Европе, поэтому немножко сравниваю все со своим Востоком, но параллели путаются от одуряющих запахов липы, сосен с огромными, в два кулака, шишками, здесь по-разному пахнет каждый метр пешей прогулки, воздух можно пить большими глотками, и смаковать послевкусие.

3:1 и мы в полуфинале. Мы смотрели матч на свежем воздухе в баре, и официант в то ли форменном, то ли национальном коричневом костюме, принося напитки, говорил: «Браво, Руссия!» Мы гордо улыбались, замирали на опасных моментах и совершенно замерзли под фиолетовым звездным небом, но дойти до номера и одеться было невозможно. Красивый орел-голландец в оранжевой футболке за соседним столиком хватался за бейсболку и нервно курил, а потом, за три минуты до конца матча, встал и удалился, похлопав в знак уважения. Кто из наших болельщиков сделал бы так же?

Здесь до ближайшего городка ездят маленькие, открытые, почти игрушечные поездики, такие как на ВДНХ, ты сидишь, упираясь коленками в желтую деревянную перегородку, и тебе снова десять лет, а вокруг синь, лазурь, зелень, яхты, паруса, все как бы камерное, уменьшенное, включая жилые дома, разноцветные нереальной чистоты авто, ставни на окнах, каменные стены. Венецианский стиль застройки городков, и вообще — здесь много Италии и итальянской речи, и торговцы с официантами говорят мне «чао!» а не «привьет, как дела?»

Еще несколько дней отдыха впереди, и я уже съела мороженое величиной с дом, а продавец, видя, как я не могу выбрать: лимонное ли, фисташковое, дынное, и киваю, а он все утрамбовывает эти шарики друг на друге, и окликает уходящую меня, чтобы бесплатно воодрузить сверху этой волшебной конструкции в хрустящем рожке еще и клубничное… Я ем его на площади у ратуши, глядя сначала на часы на башне — четыре, значит шесть в Москве — да что мне до того? — затем на каменные выбоины в стене, они старые, здесь все настоящее, здесь Европа — а значит дух заменен историей, дух истории, что — тоже дух, затем на море, затем на чайку, практически гипнотизирующую меня взглядом в полете, кругами, низко-низко, пикирует и передумывает, оставляя меня, я думаю: «мне хорошо… ведь мне же хорошо? Мне хорошо.»

Мы не выясняли отношений, мы были аккуратны и устало-осторожны, потому что понимали, что к любому нечаянному слову может быть привязана растяжка от мины, поэтому мы много молчали, или болтали ни о чем с друзьями… Лучше покупать вино с осликом на этикетке, нырять в ледяной бассейн. Или вот так — смотреть вокруг, и видеть только красоту, и ни о чем не думать. Выбирать за кого болеть: за итальянцев или испанцев, есть персик, и ни одного облака на невероятно синем небе, на очень высоком небе, ни единого перышка…

И я все время чувствовала себя очень древней, а это значит — иное свойство печали.

И уже на второй-третий день стало ясно, что обойти все мины нам не удастся.

Мы отдыхали вчетвером, в соседнем номере разместились Руслан с Антоном. Их роман начался несколько месяцев назад, и это была их первая совместная романтическая поездка. Более красивую пару было трудно себе представить. Одного роста, высокие, стройные, темноволосые, Руслан короткостриженый, Антон — с полудлинными волосами, с креативной стрижкой, создающей впечатление шикарной небрежности, которую способен создать только настоящий профессионал.

— У нас сосед справа — латентный гей, точно, — сообщает Руслан по пути к лифту. Длинный коридор отеля гасит наши шаги мягким ковром, мы болтаем полушепотом, чтобы не будить заспавшихся отдыхающих.

— Почему ты так решил? — Женька рассовывает по карманам карточки и ключи.

— Он за нами следил, подслушивал, точнее. — Антон не выспался, поэтому говорит сквозь протяжный зевок, потягиваясь и делая несколько махов руками.

— Картины со стен сейчас посшибаешь, спортсмен.

— От спортсмена и слышу.

— Ну, расскажите лучше про соседа, — вмешиваюсь я. Мы входим в лифт, пожилая пара рассматривает нашу великолепную четверку. Интересно, в нас что-то выдает гей-компанию? Или они думают, что мы — гетеросексуальные пары. Кого бы из ребят я бы выбрала себе в таком случае? Наверное, все-таки, Руслана. Он выглядит немного посолидней. Мне становится смешно, когда я думаю, какая из нас могла бы получиться супружеская пара. Никакая. А вот дети были бы красивые. И от Антона тоже.

— Каждый раз, когда кто-то из нас выходит курить, он тут как тут, кашляет за перегородкой. Как будто он там все время сидит.

— Ну и пусть, на балконе не только геи могут покашливать, — резонно замечает Женька.

— Да не в этом дело, мы же себя иногда ведем. Ну… не совсем тихо.

— Не совсем прилично, ты хотел сказать, — Антон хохочет, приобнимая Руслана за плечо. Мы рассаживаемся за столиком, в ресторане практически никого, по-видимому, большинство гостей просыпаются несколько позже.

— Да, дорогой. Именно это. Точнее — совсем неприлично. А сегодня, представьте, выходим мы из номера, и он навстречу. И подмигивает Антону.

— Да не подмигивал он мне! У тебя паранойя! Тебе кофе налить? — Антон невозмутимо удаляется.

— Ты ревнуешь что ли? А сосед симпатичный? — одновременно спрашиваем мы с Женькой у Руслана.

— Нет, я не ревную, вот еще! Просто — обращаю внимание.

— Правильно, бди! А то они такие. Только отвернись, сразу же начинают перемигиваться с соседями. — Женька имеет в виду нас с Антоном под словом «они». Все-таки, их дружбе с Русланом уже несколько лет, а мы — я и Антон — относительно новые люди.

— Глупости какие! — мне сразу же хочется встать на защиту Антона, раз уж нас с ним так объединили. — Мало ли подмигивающих соседей. Он же в тебя влюблен по-настоящему. Это же видно! А ты?

— Я тоже. Он мне сразу понравился. С первого взгляда. И… — Тише, он идет сюда.

— Хорош! — отмечаю я. — Аполлон просто.

— А, по-моему, он чем-то похож на верблюжонка. Такого мультяшного.

Мы втроем прыскаем хохотом.

— Над кем смеетесь? — грозно вопрошает Антон. — Над собой смеетесь?