Конечно, не все повторялось заново, мы учились делать выводы, мы давали себе обещания учитывать старые ошибки…
Еще звонок. Прошло минуты три, я уже подумала, что Женька ушла. Параллельно она звонит по телефону, но мой лишенный права голоса мобильник подмигивает мне, как сообщник. Уже крайне глупо открывать ей дверь, поэтому я все также неподвижно, забравшись с ногами в мягкое кресло, рассматриваю занавески на окнах. Несмотря на то, что это — съемная квартира, очередное временное обиталище, я за неделю превратила ее в уютную берложку, вылепив, как это и раньше делала, шпатлевкой стены на кухне поверх облупившейся масляной краски, выкинув всю старую мебель, вот эти занавески из темно-бежевой холстины, купленные за смешную цену в полуподвальном, почти как в советские времена, магазине с выцветшей старой вывеской «Ткани», в сочетании с тонкой мятой выбеленной хлопковой полупрозрачной тканью посередине окна, совершенно преобразили комнату. Это — протест. Я не просто уехала, не так как делала это раньше, даже не вынимая вещи из наспех сложенной огромной сумки, потому что понимала, что, вполне возможно, пройдет несколько дней и они вернутся на полки Женькиной квартиры. Теперь — нет. Я не хочу обратно.
— Открой мне, — негромкий Женькин голос разговаривал с дверным полотном. — Открой, я очень тебя прошу. Я знаю, что ты — дома. Я слышала твои шаги.
Я перегруппировываюсь в кресле, как будто хочу влиться в него. Смешно! Должно быть, здесь и вправду картонные стены и двери, если мне так внятно слышен ее голос. Мне чудится, что я слышу даже ее дыхание. Очень хочется подойти поближе, посмотреть в глазок, но я гоню прочь ненужное любопытство. Не открою ей.
— Прости меня. Я сделала ошибку. Я сейчас уйду, — за дверью явственно слышен тяжелый вздох. — Я тебе напишу. Прости меня. Я так люблю тебя. Мне никто не нужен, слышишь? Никто другой. Навсегда.
Шаги вниз по ступенькам. Хлопок тяжелой металлической двери подъезда, короткое пиликание сигнализации, машина развернулась под моим окном и медленно покинула маленький дворик старой московской пятиэтажки, пока я через тонкую занавеску, почему-то стоя на цыпочках, наблюдала, как она уезжает.
«Перестань!» — сказала я себе вслух. Занавеска в ответ качнулась и замерла в абсолютной неподвижности. Стало очень тихо.
Два часа спустя я получила письмо:
«Знаешь, ты — мое. Ты для меня самая красивая, самая умная. Нет ничего в тебе, что бы меня коробило или выводило из себя.
Мне кажется, мы просто реально выдохлись в продолжительных боях за, против, назло…
Я люблю в тебе рост и желание идти вперед. Я люблю в тебе умение преподнести себя. Я люблю в тебе умение быть рядом.
Я люблю в тебе сильную и слабую, холодную и нежную, волевую, целеустремленную и легкомысленную женщину. В тебе тысячи женщин. Но все они в тебе очень своевременно приходят на смену друг другу. И это я тоже люблю.
Я люблю, когда ты рядом. Я люблю, когда, где бы мы ни были, ты у меня самая красивая.
Я люблю наш секс. Это самый потрясающий секс в моей жизни.
Я люблю, когда ты будишь меня по утрам. Я люблю, едва проснувшись, тонуть в твоих глазах. Твои глаза — самые потрясающие, самые бездонные.
Я люблю засыпать и чувствовать тебя рядом, дышать твоим запахом, обнимать и целовать тебя.
Я люблю слушать тебя. И очень часто я слышу твои слова и понимаю, что ты абсолютно права. Но какой-то ступор мешает мне согласиться с тобой и сказать, что я полностью разделяю твое мнение.
Я люблю учиться у тебя. Я учусь анализировать. Не поверхностно, но глубже и именно в себя. Я учусь говорить и разговаривать. Я учусь ошибаться и признавать это. Я даже люблю понимать, что ты умнее меня.
Ты делаешь меня лучше.
Я люблю в тебе себя.
Вернись. Я обещаю, все будет по-другому».
* * *
Их смс-переписка с Катей не стала для меня неожиданностью. Я знала, что бывшая Женькина пассия так и не оставила надежд на воссоединение, несмотря на то, что прошло уже больше года с момента их расставания. Катя никогда не вмешивалась в наши отношения, не пыталась предпринимать никаких активных действий, это было не в ее характере. Она жила себе спокойно со своей новой девушкой, той самой Лидой, с которой она когда-то изменяла Женьке. Пусть эти, так нагло извлеченные мною из недр чужого мобильника, смс подтверждали, что речь идет не об измене, не о тайных свиданиях, но… Еще. Пока. Уже на следующий день речь могла идти о чем угодно. Мне были ясны и Женькины мотивации, и допускаемая мною ностальгия, и, вероятнее всего, их встреча не повлекла бы за собой никаких негативных последствий. Но.
После моего — очередного — на этот раз раннеутреннего бегства с полей наших сражений, когда, после прочтения этих смс, меня за каких-то десять минут — ураганным, наполненным адреналиновым стуком в ушах, импульсом — смело взрывной волной возмущения из ее дома, Женька позвонила Кате и спокойно объяснила, что их переписка ничего не значила, что она, Женька, оставит в своей душе только хорошие воспоминания об их с Катей долгом романе, что рисковать своими отношениями со мной она не собирается, потому что очень меня любит. Эту бальзамическую для ушей информацию я сочла недостоверной, услышав ее от Женьки, но, к моему удивлению, это оказалось правдой. Мой верный друг Светка подтвердила, что Катя, после телефонного разговора плакала весь день, жаловалась ей, Светке, на мировую несправедливость и выражала надежду на то, что любовь ко мне рано или поздно закончится, а она, Катя, может и подождать.
Тем не менее, алгоритм поведения «человека-процесса» не давал сбоев. Нет — надо, есть — пойдем дальше. И я понимала одно: как бы ни был дорог мне этот человек, нужно время, долгое время и многие выводы, чтобы семья в ее понимании стала семьей, любовь — любовью, смысл — смыслом.
* * *
Какого черта я согласилась на эту, заведомо провальную, авантюру? Зачем мы поехали вместе в Хорватию на так называемый отдых, так называемый «еще один шанс».
— Дай мне еще один шанс, последний, — Женька по своей старой традиции приехала без предупреждения, застав меня врасплох, руководствуясь непонятно какой уже целью. Может быть, ей катастрофически невозможно было принять тот факт, что предложила расстаться я, а не она, может быть, она действительно хотела попробовать все изменить.
Я уже не верила ни в какие «шансы». Они были у нашей пары, мы перепробовали, как мне казалось, все возможные способы, и сил оставалось все меньше и меньше, даже на то чтобы выдержать в нормальном тоне пятнадцатиминутный разговор. Я скучала по ней просто сумасшедше, ни одних отношений мне не было так жаль, как наших, я все еще любила ее, наверное, но мысль о том, что некоторое время спустя мы потеряем и последние крохи хорошего, что между нами останется только обида, злость, разочарование… Что, воспоминания друг о друге превратятся в калейдоскоп злых глаз, жестоких слов, бессильных слез отчаяния. Я не хотела доводить все до последнейшей из черт.
— Я не считаю, что между нами все кончено. Даже если ты этого действительно хочешь. Поняла?
Она потрясла меня за плечи, повалила на кровать, возникло такое чувство, что она буквально физически не хотела меня отпускать, выпускать из рук.
— Ну, скажи, что мы все еще пара!
— Думаешь, что, лежа на мне, ты убедительней? — пытаюсь обратить в шутку режущую остроту ее вопроса.
— Да, — улыбается она. — Ну, скажи. Молчишь? Давай поедем отдыхать. Если ты не хочешь пока возвращаться домой, то у нас, таким образом, будет реальный шанс побыть вместе. Я хочу доказать тебе, что я изменилась, что я могу измениться. Я действительно все поняла. Я во многом была не права. Я знаю, что делать, детка. Просто дай мне возможность тебе показать это. Ну пожа-а-алуйста. Скажи «да». Я устала все время слышать «нет».
— Я не знаю, мне кажется — это не лучшая идея.
— Почему? Мы не будем ссориться, не будем воевать. Поедем вдвоем. Просто отдохнем, отвлечемся от Москвы, от выяснений. Поедем вчетвером. Мы и Руслан с Антоном.
