Далее мы шли своими ногами по пути Крестного хода. Узкие — метра три шириной — улочки, высокие неровные каменные стены, ступеньки и булыжные мостовые под ногами, сначала мусульманский квартал (вот тут, вот прямо здесь, Он нес свой крест, вот по этой самой улице, вот прямо вот тут — вибрация по всему телу — под ногами Те камни, лица вокруг — а много ли изменилось в этих лицах за две тысячи лет? — я иду, мы идем здесь!) — затем христианский квартал — и вот он — Храм. Мы вошли через Мусорные ворота — ох, могла бы я так живописать историю этого Главнейшего из Святых Мест на земле, как делал это Борис! Он каким-то волшебным образом реально убирал из восприятия слушателей современную картину города — и были ясно представимы и Гора Голгофа, и Крест, и рыдающая Мария Магдалина…

Сначала — Место, где Он принял смерть. Все было описано Борисом в красках и лицах. Причем, я как историк, была потрясена — насколько по-другому, не по-книжному, насколько живо и образно может рассказывать исторические факты человек, который свое дело Любит. Захотелось по возвращении в Москву немедленно закупиться хорошими книгами по истории цивилизаций и воскресить все загашенные бытовухой и ненужным хламом знания.

Место, где стоял крест, сейчас находится внутри храма, это — ниша с узким отверстием, идущим вглубь в землю, нужно встать на колени, вползти вовнутрь ниши, дотронуться рукой до края отверстия и просунуть руку вниз. И рука касается Камня, на котором стоял Тот Самый Крест. Повторюсь — я в христианских храмах ничего кроме разочарования, смутного отвращения и тихого иррационального стыда за такие антирелигиозные эмоции не чувствовала — а тут прошибло. Как-то вне религии — что и понятно — святыня одна на всех. Освятила крест (а это самое-самое сильное место, где вообще на земле можно освятить крест) — с верой в это самое Освящение.

Дальше была Плита Миропомазания — та, на которую принесли бездыханное тело Спасителя, чтобы умаслить миррой. Каменная Плита в настоящее время мироточит (я в это верю — в мироточение икон и прочие чудеса). Там мы освятили иконы, всякие другие артефакты и довершили один очень личный обряд. Те самые кольца, которые мы назвали и считали обручальными… Пусть нас никто не поженит в нашей стране. Пусть нас не обвенчают в нашей церкви. Но хотелось, все же, хоть как-то усилить значимость этого романтичного ритуала. Поэтому мы освятили наши кольца и тихонечко обменялись ими еще раз.

И отправились в третье сакральное место — то, где находился Гроб Господень. Там Он воскрес — поэтому это место радостное и самое чудесное. Это то самое место, куда снисходит в Пасху Благодатный огонь. Я подумала, что теперь я буду смотреть это действо по телевизору с совершенно другими чувствами. От самого гроба (а это каменное захоронение) остался один камень, спрятанный внутри ротонды аж 325 года изготовления — чудо древней архитектуры. Тоже на коленях — тоже прикоснулась — и еще раз освятила крест.

Услышав рассказ Бориса — неоднократного очевидца Схождения Божественного огня, поскольку он часто сопровождал государственные религиозные делегации на этом празднике — поверила и в это, что для своих циничных тридцати сочла большим и приятным чудом.

Описывать внутренние переживания, связанные с такой тонкой материей, как вера, сложно. Я не раз бывала в таких местах, где надеялась именно почувствовать Что-то Большее, чем я, и раствориться в нем, сдаться этому самому Большему — и в Тибете, и в Китае, и в прочих религиозных и магических местах силы, но редко… редко.

Вера для глубинно, на уровне подкорки, неверующего человека — это редкое чудо, и надежда поселить хотя бы толику искренней веры в душе уже давно во мне помалкивала и печально вздыхала.

А в Иерусалиме — да. Оно есть. Никакого обычного внутреннего диалога, дурацкой суеты и сомнений, никаких мешающих условностей христианства и неоправданных ожиданий непонятно чего. Все просто, спокойно, ясно и чисто — зачем рассуждения, если есть такая энергия и такая история?

И если с каждым днем, с каждой ночью нас, нашего «мы» становилось больше, то после таких совместных путешествий, «мы» удесятерялось.

Ну и, конечно, у меня появились новые друзья, благодаря Женьке. Очаровательные, надо сказать, ребята. Больше всех я полюбила Руслана. Мой первый приятель — гей, красивый, кареглазый, с мужественным четким профилем, волевым подбородком, но, в общем, — немного детским, умиляющим порой, выражением лица, чарминг бой. На момент нашего знакомства Руслан был одинок как перст. Лихие московские маги обнаружили наложенное (как и на всех прочих обращающихся к ним людей) проклятие, этакий аналог венцу безбрачия на мужской лад. Нет, конечно, в прошлом у Руслана были длительные отношения, но последние года два он жил в весьма томительном ожидании настоящей серьезной любви, а скорее, в активном поиске.

Мы как-то поехали отдыхать втроем. Обычный пляжный отдых, полуромантический-полудружеский, замедление темпа, когда явственно видишь, что времени истинное место не в часовых стрелках, а в песке, в песочных часах, что оно не дергается от секунды к секунде нервными рывками, измеряющими очередное «не успеваю», а течет сыпучей струйкой почти белого цвета, оседая на дне стеклянной полусферы причудливыми узорами. Я вижу тот день обычный день, ничем не примечательный, но именно поэтому счастливый тем легким, беззаботным счастьем, для которого не нужны причины.

Мы полусидим — полуваляемся с Русланом вдвоем на удобных диванчиках, рассматривая проходящих мимо парней и девушек, причем Руслан лелеет смутную надежду встретить молодого человека для… Для чего-нибудь. Женька спит в номере, вымотанная пятичасовым спаррингом с морем и солнцем.

— Ну а как тебе этот? — Я аккуратно киваю в сторону приближающегося к нам по цветущей парковой дорожке райского сада, зеленой зоны пятизвездочного отеля, стройного брюнета с короткими усиками.

— Ну ты чтоооо… — Руслан просто оскорблен моим выбором. — Нет, это же ужас какой-то! Он же старый. И толстый!

— Где он толстый? Крепкий парень просто, на тебя не угодишь, — расстроенно отвечаю я.

— Посмотри на его зад. — Руслан выразительно переходит на полушепот.

— Ну, покажи, какие нравятся тебе? Блондины? Брюнеты? Высокие? Худенькие? Ну? А вот этот?

— Ну, неплох. Хм. Весьма неплох. Но слишком молодой, — отметает Русланчик очередную кандидатуру. Не то что бы он действительно собирался с кем-нибудь познакомиться, но процесс сканирования пространства проводился им с утра, начиная с меланхоличного завтрака, и до вечера, когда мы, восседая на террасе, распивали коктейли под покровом темноты. А чем еще заниматься на отдыхе, как не бессмысленным разглядыванием проплывающих мимо нас иностранных граждан. Тем более таких загорелых, как очередной юный бог в кажущейся ослепительно белой, нереально белой майке на темно-шоколадной коже. — Вот это — другое дело. Смотри, ты заметила, как он на меня посмотрел? Заметила?

— И что ты теперь будешь делать? — я перевожу беседу в более конструктивное русло. — Подойдешь к нему?

— Нет, — Руслан как-то особенно артистично отмахивается от глупой меня подбородком, рисуя профилем кокетливый жест, одновременно головой и плечом, такое детское «нет», как бы: «не угадала». — Я сначала посмотрю, с кем он будет ужинать.

— Думаешь, он — гей? — мой «локатор» еще не настолько безупречен, я, практически никогда, не могу выделить в толпе «наших», будь то мальчики, или девочки. Хотя, если в этой самой абстрактной толпе появляется приятной внешности, ухоженный, тщательно выбритый, или, наоборот, с подчеркнуто выверенной «двухдневной» щетиной, парень в джинсах, которые, действительно, оказывают визуальный эффект «второй кожи» не в том смысле, что обтягивают ноги и попу супермена как балетное трико, а просто — сидят идеально, без провисшей сзади бесформенности, и рубашка, а, скорее, майка «освежающего» лицо оттенка, и сопровождает такого принца ненавязчивый приятный аромат дорогого парфюма. И торс его прокачан, животик, если и наблюдается, то — намеком. И дальше можно посмотреть на руки с маникюром, на браслет… И серьга в ухе тут совершенно не обязательна, но может присутствовать. И некий лоск, некая цветовая игра что ли, выверенность в деталях…