Мысль о том, что, живя с женщиной, я всегда буду на нелегальном положении, всегда… И все возможные липовые браки, «понарошные» свадьбы, которые устраивают для себя многие однополые пары, для меня были только печальной насмешкой над моими истинными желаниями. Если бы у меня была возможность издать закон, разрешающий однополые браки, то я бы установила возрастное ограничение — старше двадцати пяти лет, потому что к этому возрасту каждому гомосексуалу уже понятно, что его ориентация — это не временное заблуждение и не следствие сексуальных и эмоциональных экспериментов. И еще я бы установила срок в один год от момента подачи заявления до регистрации, что дало бы возможность проверить свои чувства. При этих условиях, я уверена, что количество разводов среди однополых пар было бы гораздо меньше, чем в гетеросексуальных.

Для церкви такой союз — жизнь во грехе. Бог с ней, с церковью. Я не ратую за необходимость совершения обряда венчания, я согласна на том свете считаться одинокой грешницей. Но в этой жизни, в мире, где многое зависит от официальных документов, юридически подтвержденных прав и обязанностей, где без бумажки никому и никогда ничего не объяснить и не доказать, отстаивать свои права таким, как я, просто необходимо.

Но как? Парады в центре Москвы? Петиции? Апелляция к мировой практике развитых демократических государств? Как я, обычная лесбиянка, могу выбить из моей страны признание того, что моя семья — не фикция? Сколько лет должно пройти для того, чтобы старое поколение с ханжескими ценностями вымерло, и аура его менталитета имени «не пущать!» стерлась в сознании общества? Моисей водил по пустыне народ свой сорок лет. Мне через сорок лет, боюсь, ничего уже не будет нужно.

Грустная тема, веющая вьюгой безнадеги, но раз уж речь зашла о Моисее, то вернусь к теме наших путешествий. В Новый год мы рванули на Землю Обетованную из соседнего Египта, в котором, благодаря Женьке, сбылась еще одна моя мечта — Новый год под пальмами. Мы праздновали небольшой дружеской компанией, большая часть которой осталась в отеле в то время как мы втроем: я, Женька и Светка рванули на экскурсию в соседнее государство прямо в первый день наступившего Нового года.

Израиль, как незабываемое впечатление, начался для нас с таможни. Пройдя достаточно быстро египетскую границу, куча российских сограждан с сонно-похмельными лицами (посленовогодняя ночь с первого на второе января — у всех в глазах фейерверки и двузначные числа — количество выпитых накануне рюмок) выстроилась в огромную очередь под открытым небом у первого израильского блок-поста. Милые еврейские девушки-пограничницы в штанишках цвета хаки меланхолично разглядывали нас в бинокли, очередь двигалась редкими рывками, народ скучал. Где-то через час-полтора, проведенных на ногах, почти впритык друг к другу, когда все добрые новогодние шутки уже утратили свою прелесть, объединенная армия россиян, украинцев, казахов и редких, ошалевших от дискомфорта, иностранцев из «дальнего зарубежья», начала звереть. Те, кто пытался нагло прорваться в первые ряды к шлагбауму, встречал законное предложение от раздраженных соотечественников «получить в торец», «куда прешься? да я тебе, рыло очкастое, ща вломлю».

Ближе к началу очереди мы с Женькой и периодически пятнеющей красными всполохами Светкой были сжаты так, что дышать и шевелиться было попросту невозможно, пропуск каждой полураздавленной кучки людей за шлагбаум оглашался дикими воплями: «Прекратите давить!» «Здесь дети!»

Ноги, тем временем, отваливались, настойчиво тянуло в обморок. Счастливцы, миновавшие один кордон, сразу же попадали в другую, такую же выматывающую очередь, затем в третью, в четвертую… Я грустно махала платочком отчаливающей от пристани романтике данного мероприятия.

Пять часов спустя, около шести утра, когда на лицах нашей маленькой компании была отражена вся вся истинная глубина скорби еврейского народа, нас выпустили на Землю Обетованную. Этот исторический момент был мало окрашен эмоциями, выжатыми в процессе шмонов и ожиданий: рассвет, море, горы, аура волшебства, зверская усталость, слабая надежда «когда-нибудь отдохнуть» и тихий ужас от понимания того, что весь день еще впереди, и он будет явно не из легких. Очень хотелось хоть какого-нибудь урывка, спасительного глотка оживляющего сна, чтобы попасть в мечту не на последнем издыхании, и хоть что-то увидеть и ощутить.

В автобусе мы вырубились на самом последнем ряду вповалку, практически не ощущая неудобства, в скрюченных позах, и, проспав пару часов, встали относительно бодрыми и готовыми к новым впечатлениям.

И вовремя, потому что одновременно с нами очнулся гид-экскурсовод, Борис, штучный экземпляр, квинтэссенция еврейского обаяния, аналогов которому в мире не существует. Очаровательно лысый, красивый мужик, завладевший вниманием даже малых детей и похмельных русских юношей радикально-отдыхающего вида. Такого рассказчика от Бога я не встречала никогда раньше. С характерным для одесского еврея юморком и говорком, он, перебивая самого себя и себе же парируя остротами, рассказывал нам краткую историю всего, что было по сторонам, над, под, сейчас и во времена царя Соломона.

Мертвое море — очень ярко-голубое, на горизонте — близком — марево кристальной чистоты, все пространство залито нежно синеющей дымкой, за которой абрисом угадываются горы. Палитра неимоверно прозрачных оттенков. На ощупь Мертвое море как нефть — маслянистое и оставляющее на коже пленку.

Нас ждал Иерусалим.

Я, вообще-то, не религиозна, и весьма по-своему верующий товарищ, все-таки кастанедовский Путь Воина оставил свой неистребимый след, ставший только более глубоким благодаря очень продвинутому атеизму Ошо.

Тем не менее — святость Города, момента, События, истории, некоей сопричастности, втекла в мою душу одновременно с первыми, торжественно выплывающими навстречу, видами Иерусалима. Святость не столько христианская — сколько всечеловеческая. Белый город, выглядящий почти сказочным под ослепительным новогодним солнцем, расположенный на высоких холмах-горах, названия которых впечатаны в мировую историю намертво. Настоящая любовь началась со смотровой площадки рядом с университетом (этакие Иерусалимские Воробьевы горы, да простят меня, невежду, добрые люди за аналогию) — город небольшой по московским меркам — семьсот тысяч жителей, плюс рождественские паломники.

Невысокий — ни одно строение не должно быть выше Храма, а он у иудеев один-единственный, что добавляет ему и святости и энергии. Светлый город, уютный. Старый. Святой. Прекрасный. Любовь с первого взгляда. Как сказал Борис, наш чудо-гид: «Дверь в Иерусалим открывается только в одну сторону, этот город будет вам сниться, и вы обязательно в него вернетесь».

За один день, и ежу понятно, толком ничего не посмотреть, поэтому мы, закупившись в патриаршем магазине святынями и прочими артефактами, направились сразу же в сердце Иерусалима — в Храм Гроба Господня. Сначала мы увидели Стену Плача — оказывается, что это название — исключительно российский прикол. И Израиль, и большая часть Европы, и Америка знают эту святыню как Западную Стену. И она энергетически заряжена совершенно не тоскливо, а радостно, стоя у нее хочется помолиться о счастье и всяческом благополучии, причем в истинно еврейском понимании этого слова, то есть — чтобы было хорошо. Одна из незабываемых сентенций Бориса: «Еврейский менталитет» не нацелен на то, «чтобы было лучше», он нацелен на то, «чтобы хуже не было». «Понятненько, — подумала я, — что-то в этом есть». Мой обратно устроенный мозг даже затих от такой народной мудрости.

Стена Плача — я представляла ее гораздо более длинной и высокой — женщины подходят с заветными словами справа, мужчины слева — вокруг много красавцев с пейсами, божественно-прекрасных еврейских студенток в платках и очках… Небо синее, на шее — новый всеконфессиональный иерусалимский крест, Женькин подарок — магический уже из-за самого места, всеконфессиональности, и всего-всего самого главного.