– Ах, это всего лишь игра, не более. И еще спортивное упражнение. Я вижу женщину и думаю: вот тебя я заставлю улыбнуться. Ты этого не хочешь, у тебя и в мыслях такого нет, но сейчас, сейчас ты улыбнешься, поскольку я этого хочу и могу заставить тебя это сделать. У Клары, например, была медсестра, помогавшая ей во время приема больных, какая-то бесформенная, глубоко несчастная. Я стоял перед нею и думал: а ведь что-то прекрасное в ней все же есть. Однако ничего подобного в ней не было. Она сидела себе в темном углу кабинета, словно серый мокрый тюфяк, и тут мой взгляд упал на ее руки: в общем, ничего сенсационного, но вместе с тем ничего отвратительного. Я склонился над нею и тихо проговорил, нет, не очень тихо, а так, чтобы мои слова могли услышать другие пациенты: а у вас красивые руки. И это замечание дошло до ее сознания. Она действительно улыбнулась. Казалось, эта женщина напрочь забыла, что такое улыбка. И вот она уже краешками рта медленно отодвинула в сторону мышцы щек; потом, разомкнув губы, обнажила маленькие пожелтевшие зубы. Ей удалось напрячь и скоординировать все эти расслабленные мышцы, чтобы придать лицу естественную выразительность, напоминающую улыбку. Она, эта улыбка, запечатлелась на ее лице, и обладательница этой улыбки уже постоянно находилась рядом со мной, не покидая даже во время приема пациентов. А когда я звонил по телефону, она ворковала так, что я был вынужден то и дело отводить телефонную трубку от уха в сторону.

– Вот видите. У вас есть женщины. Вы имеете успех у дам. – Давайте-ка будем честными – я снятая с производства модель. Я ведь вам уже говорил, брачный аферист – это вымирающая профессия, и терапевтическое обслуживание одиноких отнимает у меня много сил, большая любовь оплачивается мелкой монетой, ее не хватает больше на все без остатка, на все или ничего, все сложнее становится требовать пожертвований. Смена поколений для меня мало что значит. Я прилагал усилия, я отдал все, я прислушивался, я утешал и скорбел, но это уже не буженина, а всего лишь гофрированный картон с непроминаемой грудью и жесткими волосами. Таких женщин я могу лишь спасать, потому что им самим остается одно – спасаться от собственной хандры, от бездетности, от своих ущербных усилий по службе. Они пахнут шерстяными одеялами, крапивным чаем и не верят больше в собственное счастье. Сейчас их трясет, а уже через секунду они поглядывают на часы – этакие маленькие солдатики армии одиночества. Конечно, в основном мне везло, я преодолеваю пространства там, где другие еще зимуют, такие объекты, как я, предназначенные для летней распродажи в преддверии осеннего сезона, перегревшиеся, верующие, кроткие. Однако мне было ясно, что долго это продолжаться не могло. Вспомните Лизу и Эльзу. Как трогательно, как прекрасно – букле розового и волосы фиолетового цвета. Мы испытывали удовольствие, огромное удовольствие. Но теперь меня ужас берет от тренировочных костюмов и стеганых курток, от одного внешнего вида изможденных бродяг, в то время как договор со строительным кооперативом блекнет у меня под подушкой.

– И кто же она?

– Вы о ком?

– Та, что вас ожидает в гостинице.

– Оставьте.

– Нечего мне дурить голову. Кто она?

– Подождите, я только что понял.

– Что именно?

– Такие магазины есть в каждом городе.

– Какие?

– Старайтесь проявлять терпение.

– Я и так очень долго терпела.

– В основном вблизи вокзалов.

– Просто мне надо знать!

– Да здесь очереди…

– Вы о чем?

– Да вот о магазине.

– Здесь есть все, о чем вы мечтаете.

– Как плохо вы меня знаете.

– И все же знаю.

– Вам знакомы надувные куклы?

– О Боже.

– Пожалуйста, две штуки, фрау доктор. Не важно, блондинки это или брюнетки. Я люблю всяких женщин.

– Так ведь значительно уютнее. Или нет?

– Ну да.

– Ваши блузки им очень даже к лицу. Мне кажется, о них и не скажешь, что они такие неразговорчивые.

– Странно, в этих раскрытых ртах больше удивления, чем эротики.

– Они, наверное, удивлены, что отправляются в путешествие.

– Неплохая идея, должна с вами согласиться.

– Мама, папа и пара дочек в предчувствии радостного отпуска.

– Вы всегда путешествуете такой малочисленной компанией?

– Даже не знаю, что ответить.

– Рассчитываете, кто-нибудь попадется на эту удочку?

– На шоссе едва ли кто усомнится, что едет веселенькое семейство.

– Вы когда-нибудь?…

– Вы говорите о детях?

– Именно о них.

– Моя клиентура, слава Богу, перешагнула климактерический порог.

– И никогда не возникало желания?…

– Чтобы такой, как я, занялся размножением? Не думаю, что вы всерьез.

– Что же случилось с Лизой и Эльзой в пять минут десятого?

– Восхищаюсь вашей памятью.

– Нет, вы опасаетесь моего упорства.

– Хорошая память, наверное, особенно коварная разновидность упорства.

– Итак – Лиза и Эльза.

– Когда Лиза распахнула дверь, какое-то мгновение доносился только двухголосный крик. Вам доводилось когда-нибудь слышать звуки, издаваемые павлинами? Никто и представить себе не смог бы, что таилось в горле Лизы и Эльзы на протяжении целых десятилетий. Даже я со своим любовным опытом не смог бы избавить их от этих душераздирающих криков. И вот по прошествии нескольких секунд произошел выброс всей этой материи – лишений, разочарований, отказов, бессмысленности двойной добродетели и двойного страдания. Кстати сказать, обе изменили подписанные ранее завещания. Я красочно расписал каждой, что глупо объявлять сестру наследницей, поскольку их однозначно действенное существование оборачивается совместной смертью. Это убедило обеих. Так я объяснил Лизе: представьте себе, что вы и ваша сестра стали жертвой одной и той же эпидемии, пострадали от удара одной и той же молнии, попали под колеса одного и того же автомобиля, доставлявшего тюльпаны из Амстердама и не среагировавшего на переход типа «зебра». Словом, судьба одинаково покарала или одарила обеих. И что потом? Неплохие деньги, безумно выброшенные в ненасытную глотку государства или растраченные при осуществлении сомнительных гуманитарных проектов. Может, именно эти неплохие деньги и помогли вам не потеряться в жизни?

– Как это произошло?

– Откровенно говоря, по-киношному. Я бы сказал, черно-белая картина начала шестидесятых. Оперативный монтаж, прозрачная драматургия. Наверное, самое удивительное, что все как-то органично сложилось. Прямо блицпартия в шахматы, потрясающая логика. Эльза носила с собой крохотный револьвер, я ей это посоветовал. Принцесса, сказал я, вам не стоит так вот без оружия разгуливать в драгоценностях, сейчас, когда какой-нибудь негодяй может поджидать вас на каждом углу. Но больше, чем этот аргумент, на Эльзу подействовало откровенно романтическое представление о том, что она будет похожа на настоящего агента, когда незаметно пробирается с револьвером в сумочке на тайную встречу. Когда крик стих – между прочим, совершенно синхронно, – Эльза извлекла револьвер из своей шелковой сумочки, без малейших колебаний, как бы между прочим, словно доставала не оружие, а пудреницу, что воспринималось скорее как демонстрация, чем жест, что стократно мелькало на телеэкране, и вот теперь она, Эльза, воспроизвела увиденное, как ребенок подражает героям мультипликационных фильмов или Майклу Джексону. Она сняла револьвер с предохранителя и, обхватив обеими руками, направила его на меня. Я так опешил, что невольно перевел взгляд на Лизу, потому что в принципе целью являлась именно она. В каком-то лунатическом раздумье Эльза отвела от меня взгляд, изменивший и положение ее рук. Потом нажала на курок и, конечно, промахнулась. Она еще не задумывалась о тайнах баллистики, и тогда, заполнив возникшую безмолвную паузу, я приблизился к ней. Ошарашенная, она пыталась представить себе траекторию невидимой пули, словно впервые пробовала ударить ракеткой по теннисному целлулоидному мячику. Казалось, что ее мучили вопросы – где же мячик, кто видел мой мячик? Поэтому я сразу направился к ней и встал у нее за спиной. Я обнял ее сзади, положил свои руки на ее, еще раз направив ее руку в правильном направлении. Вначале на Лизу, потом приложил ее руку к ее собственному сердцу. Припомнилось: «Мисс Отис сожалеет: лишь пронзая сердце, вы способны ощутить всю боль моей души». Потом я позвонил в холл. Вам ведь не нужен скандал. Разве можно забыть такой газетный заголовок: «Самоубийство сестер-двойняшек в пятизвездочной гостинице, двойная трагедия в номере люкс». Нет, нет, испуганно закричал служащий, прошептав что-то еще. Мы все уладим. Без всякого скандала. Значит, номер люкс. Очень хорошо. Никаких соседних номеров. Никаких свидетелей, слышавших что-либо лично. Разумеется, господин… Лизу и Эльзу обнаружили в парке. Спустя четыре недели огласили завещания. Меня охватило отчаяние. Я стал богатым человеком.