На той же неделе, в пятницу, праздновался день рождения Линкольна. Обычное, почти неуловимое давление, которое ощущается в деловых кругах, когда такого рода праздник падает не на уик-энд, не сказывалось в банковской сфере. Другие конторы могли уступить давлению и не работать сегодня, подумал Палмер, входя в свой кабинет в восемь часов сорок пять минут, но банки не признавали день рождения Линкольна своим праздничным днем. Поскольку на Юге банки не праздновали его, северные банки должны были оставаться открытыми на тот случай, если какая-либо корреспондентская операция поступит в Нью-Йорк из южных штатов.

Хотя Палмер прочел свой «Таймс» в машине по дороге в банк, он захватил газету с собой в кабинет, чтобы еще раз просмотреть сообщения из Олбани. Законодательные учреждения штата в припадке внезапной активности запланировали на сегодняшнее утро короткую предварительную сессию, которая позволила бы сенаторам и членам законодательного собрания отправиться по домам на более длительный уик-энд, чем обычно. Одним из двух пунктов повестки дня, оставленных на сегодняшнее утро, было, как заметил Палмер, заседание Комитета по банкам для обсуждения необычного добавления — поправки к законопроекту о сберегательных банках. Внести такую поправку было идеей Бернса, высказанной им несколькими днями ранее. Сейчас Палмер не был вполне уверен в побудительных мотивах Бернса, но внешне идея казалась хорошей.

Первоначальный вариант законопроекта предполагал предоставление сберегательным банкам неограниченных привилегий открывать филиалы.

Они получили бы право обращаться, когда им только вздумается, к департаменту банков штата, который решал бы, имеются ли среди просьб об открытии филиалов такие, которые следует удовлетворить. Бернс предлагал установить лимит для такого рода просьб, исходя из числа отделений, принадлежащих в данное время данному сберегательному банку.

Перечитывая корреспонденцию «Таймс» из Олбани, Палмер размышлял о прелестной беспринципности поправки, внести которую Бернс убедил члена законодательного собрания от Бруклина.

На первый взгляд поправка казалась довольно логичной: ведь действительно никто не хочет разрешать сберегательным банкам пользоваться неограниченными привилегиями открывать филиалы, не правда ли? Однако при ближайшем рассмотрении выяснилось, что поправка имела четкое назначение дать преимущества более крупным сберегательным банкам, имеющим, допустим, пять отделений каждый. Такой сберегательный банк получал, следовательно, право на десятикратное обращение к департаменту банков штата, а сберегательный банк, имеющий одно отделение, — лишь на двукратное. Предоставляемые более крупным сберегательным банкам возможности противопоставляли их мелким банкам и должны были неизбежно вызвать раздоры в лагере сберегательных банков и разбить их — до этого времени — единый фронт.

Палмер подошел к стеклянной стене и стал смотреть на толпы пешеходов, спешащих вдоль Пятой авеню к своим различным конторам.

Дул свежий февральский ветер, заставляя прохожих горбиться.

Палмер подумал, что было бы любопытно узнать, сколько из этих людей, преодолевающих встречный ветер, — вкладчики сберегательных банков. Может быть, один, или два, или три, подумал он. Имеют ли они хотя бы малейшее представление о том, какая хитрая внутренняя борьба идет сейчас в Олбани?

Палмер понимал, что, стараясь разбить солидарность сберегательных банков, Бернс надеялся ослабить любую координированную оппозицию к внесенной поправке. Если бы она прошла, это было бы свидетельством прочности позиций коммерческого банка. А в Олбани, как и вообще в жизни, свидетельства силы заразительны.

Палмер вернулся к своему письменному столу и перебросил листки календаря, открыв сегодняшнюю дату. На листке было чтото нацарапано. С минуту Палмер разглядывал запись, пытаясь разобрать собственный торопливый почерк. Выглядело примерно так: «2 ндл држаци сбр.». Он изучил строчку более тщательно и пришел к выводу, что первые два слова были «Две недели». Тогда он понял всю запись: ежегодное собрание держателей акций ЮБТК состоится через две недели. Чтобы проверить себя, он перелистал календарь дальше и на листке «пятница», через две недели, нашел запись «држаци сбр. сдн.».

Палмер вздохнул и сел за письменный стол. Даже в уединении своего кабинета он ощущал окружающую его гнетущую атмосферу, напряженно потрескивающую тишину закипающего котла, когда кипяток вот-вот побежит через край.

События сгущались очень быстро. За неделю, в течение которой показатели Доу-Джонса обнаружили тенденцию к понижению, акции ЮБТК повысились еще на один пункт. Вопреки в целом инертному, унылому рынку спрос на акции ЮБТК был чрезвычайно оживленным. По совету Палмера Бэркхардт в этом году запросил обычные доверенности на голосование от держателей акций ранее положенного срока, пытаясь сократить переход акций в новые недружественные руки, но это был маневр типа «я закрываю лавочку», который позволял надеяться нейтрализовать самое большее несколько тысяч акций. В то же время, если бернсовская проверка сил в Олбани потерпит неудачу, это продемонстрирует даже дружественно настроенным держателям акций, что Бэркхардт не способен контролировать ситуацию, созданную сберегательными банками. Является ли в таком случае Бэркхардт именно тем человеком, которому надлежит держать в руках контроль над ЮБТК?

Сложный маневр, подумал Палмер. Ему лично, пожалуй, была бы не по душе работа по координированию фланговых атак, организованных Джо Лумисом. Исключительно хитрый расчет времени, точный выбор момента и достаточный запас сил в каждом звене, дающий хорошие шансы на успех.

Размышляя так, Палмер поднял телефонную трубку и набрал внутренний номер Вирджинии. — Как голова? — спросил он вместо приветствия.

— Гм. С добрым…— Ее голос звучал хрипло и довольно вяло.

— Когда вы могли бы зайти ко мне?

— Как только врачи приведут меня в норму с помощью кислородной палатки.

Он повесил трубку и улыбнулся просто-напросто тому, что, хотя они оба были очень пьяны прошлую ночь, он в конце концов избежал печальных последствий сегодня утром. Он пришел к заключению, что так случилось благодаря его сравнительно своевременному возвращению домой в одиннадцать часов вечера — так что у Эдис не могли возникнуть подозрения.