Алиеноре оставалось прожить еще год: ей было отпущено столько, чтобы успеть увидеть разрушение королевства, утрату Нормандии, которая была первым и самым прекрасным фье-фом английских королей. Своей жестокостью Иоанн настроил против себя большинство своих вассалов, и теперь Филипп-Август оказался в выгодном положении. Гильом де Рош сам отдал ему Турень и Анжу; Амори де Туар, после смерти Алиеноры, заставит подчиниться французскому королю часть Пуату. Иоанна, после периода энергичной деятельности, вновь охватила неодолимая апатия, периодическое возвращение которой свойственно циклотимикам. Главные города Нормандии — Се, Конш, Фалез, Домфрон, Байе, Кан, Авранш, и так далее, — поочередно оказывались в руках Филиппа-Августа; и, когда Руан, последний город, который еще сопротивлялся, послал за помощью, Иоанн, как мы помним, отказался прервать начатую партию в шахматы ради того, чтобы принять гонцов.

Шестого марта 1204 г. король Франции захватил Шато-Гайяр, великолепную крепость, которая несколькими годами раньше была предметом гордости короля Ричарда. Говорили, что именно этого удара и не перенесла Алиенора, потому что она умерла в Фонтевро несколько недель спустя, 31 марта или 1 апреля 1204 г. Но можем ли мы считать, что она умерла отчаявшейся? Тогда ее смерть была бы в полном противоречии с ее жизнью, потому что не было такой плохой вести, такой неудачи, такого горя, которые не застали бы ее на ногах, готовой действовать, заделывать пробоины, связывать разорванные нити. И, несомненно, мы можем думать, что дело было не только в роковой вести. На этот раз возраст королевы был слишком преклонным, ее состояние здоровья слишком сильно ухудшившимся для того, чтобы она могла в последний раз собраться с силами.

Но мы имеем право также и сказать себе, что это событие, какой бы жестокий удар оно ни нанесло Алиеноре, не было для нее неожиданным: оно было неизбежным. Ричард умер, не оставив наследника, и это означало конец прекрасного королевства Плантагенетов. Алиенора могла это предвидеть лучше, чем кто-либо другой. Если она исполнила свой долг королевы и матери, сохранив для сына все возможные союзы, — а при необходимости и изобретая новые, как было в случае с городской буржуазией, — иллюзий у нее, скорее всего, не было: она лучше других знала, что Иоанн не способен разумно править страной и что в его руках королевство обречено на распад. Зато, если в последние годы своей жизни Алиенора совершила нечто поразительное и плодотворное, то таким поступком можно назвать именно то ее последнее деяние, которое она явно хотела совершить сама и без промедления и в котором последний раз проявилась свойственная ей тонкость суждения, обогащенного опытом: речь идет о ее поездке в Кастилию. Совершая этот поступок, Алиенора, возможно, действовала лишь повинуясь своему стремлению к миру в те времена, когда мир был главным условием сохранения королевства; как бы там ни было, но именно она буквально усадила Бланку Кастильскую на французский престол, выбрав именно ее, а не другую для того, чтобы занять место, которое прежде занимала сама.

В прежние времена она лелеяла честолюбивые планы сделать своего сына Генриха королем Франции, женив его на юной Маргарите. И вот теперь, под давлением событий, союз был заключен, но наоборот: будущий король Франции взял в жены принцессу ее крови; какое-то время можно было думать, что объединение Франции и Англии произойдет под эгидой Франции: в один прекрасный день Людовик Французский, супруг Бланки Кастильской, высадится в Англии, и его поддержат бароны, которые не смогут перенести господства над собой зловещего маньяка, каким был Иоанн Безземельный. Но, уже за пределами этой амбициозной игры, верное решение предстояло найти их сыну, Людовику IX, который войдет в Историю под именем Людовика Святого, — и это произойдет поразительным образом, подобных примеров История не знает: посредством договора, который в 1259 г. положит конец английским притязаниям на Нормандию и утвердит свершившийся факт, на деле возвращая английскому королю некоторые завоеванные провинции из наследства Алиеноры — для того, чтобы «установить любовь» между ее наследниками. По этому случаю они признали свое общее происхождение, и таким образом память об Алиеноре витала над этим примирением двух королевств.

Крепость Шато-Гайяр могла рухнуть, другие крепости могли сдаваться одна за другой; все это для королевы, вновь затворившейся в уединении Фонтевро, лишь делало осязаемым отречение, связанное со смертью, неизбежность расставания с земными владениями, — теперь ничто для нее больше не имело значения, кроме этого освобождения от себя, позволяющего, в наготе второго рождения, приготовиться к последней встрече.

Но прощание со всем земным совершалось далеко не в отчаянии: напротив, его озаряло утешительное видение совсем юной девушки, этой Бланки, будущей королевы, внучки Алиеноры, способной, как некогда она сама сумела это сделать, выполнить задачи женщины и королевы, и, возможно, лучше, чем она сама, довести дело до благополучного завершения.

Близился апрель; после зимних холодов иссохшие деревья вокруг Фонтевро полнились соками, и ветер из Анжу приносил в монастырские сады обещание новой жизни.

Можно высказать немало упреков в адрес Алиеноры, отзываясь высказываясь о ее личности и ее поступках; впрочем, многие и не лишали себя этого удовольствия, вплоть до того, что видели в ней продажную проститутку, демоническую женщину. В свете исторических документов подобные суждения рушатся сами собой; и остается, в истине Истории, фигура «несравненной женщины», как назвал ее летописец Ричард Девизский, — той, чьи черты так хорошо передал неизвестный скульптор, оставивший потомкам надгробие Алиеноры. Благодаря ему мы встречаемся с ней под сводами Фонтевро, той столь любимой ею монастырской церкви, где королева приняла постриг, так же, как ее дочь Иоанна, как ее внучка Алиса де Блуа, как Матильда и Бертрада, и множество других, девственниц или вдов, знатных дам или блудниц; каждую из них объяла Любовь, вбирающая в себя всякую другую любовь. Движимый лучшими намерениями, чем большинство историков или писателей, попытавшихся изобразить для нас Алиенору, скульптор сразу же дал нам образ ее духовной жизни: вот она перед нами, укрытая складками платья и плаща, с лицом, обрамленным покрывалом и лентой под подбородком, читает книгу. Это образованная, просвещенная королева, до последнего дня не утратившая любознательности, до последнего вздоха вдохновлявшая труверов и трубадуров и породившая ту поэтическую волну, которая принесла нам Тристана и Изольду, Эрека и Эниду, Ланселота. Персе-валя и все богатства куртуазной любви. Это недремлющая королева, которую не могли сломить ни тюрьма, ни скорбь, и которая до последнего дня не отступится от своей женской роли: поддерживать, хранить, передавать, оставлять после себя, вплоть до того, что, в конечном итоге, она завещает нам больше, чем могла предвидеть, этот цвет куртуазности, который увенчает феодальное здание, она завещает нам святого Людовика Французского. Это Донна, Дама, сумевшая восторжествовать над собой, победить в себе прихоть, легкомыслие, страсть к эгоистическому наслаждению, преодолеть личные желания, чтобы стать внимательной к другим, чтобы постоянно совершенствоваться.

Она являет нам совсем не черты смерти, она кажется живой под укрывшей камень краской; верно, что в те времена художники еще не впадали в грубый реализм Возрождения, от смерти оставлявшего лишь труп; тогда всякая скульптура звала к себе цвет, который есть жизнь. Но эта черта времени приобретает в нашем случае особое значение: здесь, в Фонтевро, где Алиенора, познавшая все оттенки человеческой любви, чтобы дойти, в конце концов, до Любви преображающей, обрела свой лик Воскресшей; кому, если не ей, может быть даровано прощение, обещанное тем, кто много любил?

Алиеноре Аквитанской посвящено множество очень интересных сочинений. Среди них — изданная в Лондоне в 1788 г. «История Алиеноры Аквитанской» Исаака де Ларрея; вышедшая под тем же названием, но в Париже в 1822 г. книга графини Паламеды де Машеко; одноименный труд Луи де Виллепре, опубликованный в Париже в 1862 г., — достаточно пока назвать три из огромного количества исследований. Естественно, интерес к этим работам порожден, в основном, образом мышления их авторов или менталитетом, свойственным эпохе, в которую они творили. Объединяет их то, что все названные авторы черпали сведения из одних и тех же литературных источников, таких, как шутливые произведения менестреля из Реймса или «Анекдоты» Этьена де Бурбона. После этого каждому оставалось только добавить недостающие, по его мнению, подробности, чтобы вышить по этой канве классический портрет Алиеноры, вкладывая в него кто больше, кто меньше фантазии.