Наконец, сама Антиохия, теплый прием, встреча с дорогим ей родственником, долгие разговоры на провансальском языке под оливами, яркая и приятная жизнь, сопровождавшаяся песнями трубадуров, — все это создавало атмосферу, в которой Алиенора расцвела, а ее муж тем временем испытывал, главным образом, усталость от пути, тревогу за ту часть армии, которая осталась в заливе Анталия и от которой он не получал никаких известий, и отказывался понять, как можно слушать пенис трубадуров, явившись исполнить религиозный обет. Он, должно быть, был недоволен чересчур нежной дружбой, немедленно возникшей между дядей и племянницей; он чувствовал себя лишним, пока они вели долгие разговоры на непонятном для него провансальском языке. Наверное, он захотел взять в руки неподвластную ему ситуацию, но, как часто случалось на протяжении всей его жизни, взялся за дело неуклюже. И вот, совершенно неожиданно, произошел непоправимый разрыв, нанесена болезненная рана его самолюбию, — да и любви, потому что Людовик не переставал любить свою жену. Откуда у нее внезапно взялись такие познания в каноническом праве, чтобы уверять, будто их брак недействителен? Должно быть, впоследствии, перебирая в памяти все эти события, он вспомнил историю брака сестры Алиеноры с Раулем де Вермандуа: для того, чтобы убедить Рауля жениться на ней, ему сказали, что между ним и его первой женой, Алиенорой Шампанской, существовало родство такой степени, какая по каноническим законам считается недопустимой между супругами.

Прервав разговор, Людовик ушел и отправился за советом к одному из своих приближенных, тамплиеру Тьерри Галерану; еще один повод к размолвкам между королем и королевой, поскольку она ненавидела Тьерри, и тот отвечал ей взаимностью. Он знал, что Алиенора часто за глаза осыпает его довольно рискованными насмешками, называя евнухом; но Людовик охотно следовал его советам, как до него делал его отец, Людовик VI, которому это шло только на пользу.

Тьерри и другие бароны без колебаний указали ему волевое решение как единственный возможный выход. В ту же ночь войска франков покинули Антиохию, и Алиеноре волей-неволей пришлось уйти вместе с ними.

Дальнейшие события полностью доказали правоту Раймунда де Пуатье. Крестовый поход, направленный против Дамаска, отношения с которым с самого зарождения латинских королевств всегда были сердечными, и бездарное командование привели к жалкому поражению, последствия которого оказались для Иерусалимского королевства весьма ощутимыми и тягостными: франки и германцы, заставлявшие турок трепетать, ушли, так ничего и не сделав. Император Конрад 8 сентября вышел в море. Что касается французского короля, то он задержался до Пасхи 1149 г. Не желая признавать свое поражение, он пытался строить новые планы: вместо того, чтобы опереться на византийцев, которые гнусным образом его обманули (вместо того, чтобы предоставить ему обещанные суда, они буквально предали в руки турок остатки находившейся в Малой Азии армии крестоносцев), пробовал вступить в союз с врагом Раймунда де Пуатье — Рожером Сицилийским. Возможно, он просто-напросто старался оттянуть свое возвращение в Европу, где его ждало двойное унижение: в качестве короля, поскольку его поход провалился, и в качестве супруга, поскольку его брак также оказался неудачным.

Они с Алиенорой поплыли на разных судах сицилийской эскадры. Обратный путь оказался неспокойным. Сицилийский король в то время вел войну с византийским императором, и с наступлением весны возобновились бои на море. На широте мыса Малея, у берегов Пелопоннеса, поблизости от Монемва-сии флот натолкнулся на византийские суда. Во время боя тот корабль, на котором плыли Алиенора и ее свита, был захвачен греками. Пираты, с неожиданно доставшимися им выгодными для византийского императора заложниками, уже взяли курс на Константинополь, когда сицилийские нормандцы пришли на помощь пленным и освободили их. Между тем, 29 июля судно, на котором плыл Людовик, бросило якорь в порту Калабрии. В течение трех недель король ничего не знал о судьбе своей жены, затем, наконец, ему сообщили, что она жива и здорова и находится в Палермо. Людовик с Алиенорой встретились в Потенце, где нормандский король Сицилии, — тот самый, чьи предложения они не так давно отклонили, — принял их с величайшими почестями. Скорее всего именно там они узнали о смерти Раймунда де Пуатье: 29 июня он пал в бою против Нурэддина, и победитель послал багдадскому калифу его прекрасную белокурую голову.

Усталость и волнения (а может быть, и горе) на некоторое время лишили Алиенору той беспредельной выносливости, которой она отличалась до тех пор. Она заболела и, оберегая ее, обратный путь разбили на короткие переходы, с долгой остановкой в знаменитом бенедиктинском монастыре Монте-Кассино.

Папа Евгений III был в курсе злоключений, выпавших на долю армии крестоносцев, и знал о том, что королевская чета прибыла в Италию. Разумеется, знал обо всем и Сугерий, к которому периодически являлись гонцы с письмами от короля. В ответных письмах он посылал Людовику множество мудрых советов: при нынешних обстоятельствах королю не следует принимать никаких решений, пусть он прежде всего вернется в свое королевство, где его присутствие делается все более необходимым; разногласия между ним и его супругой могут оказаться всего лишь следствием усталости и перенесенных опасностей. И настоятель Сен-Дени поспешил обратиться к папе и сообщить ему о том, через какие испытания пришлось в то время пройти королевской чете.

Евгений III, несмотря на суровый вид, был добрым и чувствительным человеком, он сам благословил молодых супругов перед тем, как они отправились в этот поход, полный опасностей, тягот и разочарований. Разволновавшись при мысли о том, сколько испытаний выпало им на долю за эти два года, он пригласил Людовика и Алиенору в свою резиденцию в Тускуле: он не мог в то время жить в Риме, охваченном мятежом, который поднял захвативший город известный бунтарь Арнольд Брешианский.

Король и королева Франции добрались туда только к середине октября. Встретили их как нельзя лучше. У папы с каждым из них состоялась долгая беседа: он всей душой стремился к тому, чтобы воссоединить молодую чету, помочь ей вернуться к той совместной жизни, которую они обязались вести на благо своих народов, выслушивал их взаимные жалобы, старался успокоить и помирить их. Что касается этой истории с родством, папа уверил, что беспокоиться не о чем — Церкви известны подобные случаи, и она вполне допускает их брак.

Людовик испытал от этого явное облегчение: его чувствительную совесть, вне всякого сомнения, смущала эта вполне реально существовавшая проблема родства — прабабка Алиеноры, Одеарда Бургундская, была внучкой Роберта Благочестивого, его предка. По гражданским законам это было родством девятой степени, но, если считать по каноническим нормам, они состояли в четвертой или пятой степени родства, что влекло за собой недействительность брака. А он по-прежнему, несмотря на обиду, которую затаил после антиохийских событий, был влюблен в Алиенору.

К концу этой встречи супруги, казалось, помирились. Папа проводил их в спальню, которую велел для них приготовить: это было роскошная комната, затянутая шелком, — ему известны были вкусы Алиеноры, — с одной-единственной кроватью. Супруги провели в Тускуле несколько дней, после чего уехали, осыпанные подарками и добрыми словами понтифика. «Когда они прощались, — рассказывает летописец Иоанн Солсберийский, — этот человек, несмотря на всю свою суровость, не мог сдержать слез. Перед отъездом он благословил их самих и все французское королевство».