В следующие дни устраивали большую охоту в окружавших Филопатий лесах: с ястребами, соколами и даже ручными леопардами. Устраивались и скачки на Ипподроме: на том самом Ипподроме, который для византийцев был одновременно и народной трибуной, и местом их излюбленного зрелища; сколько раз собрания на Ипподроме провозглашали или низвергали императоров, и выбор в пользу возницы в голубой или зеленой тунике — два традиционных цвета при состязаниях колесниц — тоже говорил о политических пристрастиях. В огромном (500 метров в длину и 118 в ширину) овале Ипподрома могло разместиться одновременно тридцать тысяч зрителей, и украшавшие его произведения искусства напоминали о византийском величии: над конюшнями возвышалась группа бронзовых коней, которую византийцы вывезли из Александрии и которую полвека спустя венецианцы у них отнимут, чтобы украсить ею главный портал собора святого Марка. Стоявший в центре обелиск, перенесенный сюда из Гелиополя, был создан за 1700 лет до наступления христианской эры. Бронзовая колонна, состоявшая из трех переплетенных змей, прежде находилась в Дельфах. Здесь же можно было увидеть знаменитую бронзовую волчицу, вскормившую Ромула: великолепный трофей, которым Византия гордилась. Впрочем, и весь город представлял собой настоящий музей, и уже в те времена профессия гида считалась там доходной.

Три недели, проведенные среди всей этой роскоши, показались бы совершенно волшебными, если бы при этом не возникло некоторых причин для беспокойства. Франкские пехотинцы не могли мирно ужиться с византийским населением. В лагере крестоносцев раздавались жалобы на то, что византийские торговцы требовали платить за съестные припасы непомерную цену. И, несмотря на подчеркнутую вежливость, каждый, от самых низших до самых знатных, чувствовал глубокое презрение, с которым здесь к ним относились. Там и здесь происходили крупные неприятности: фламандский солдат, прогуливаясь по Месе, — главной улице, деловому центру, где были сосредоточены ювелирные лавки и столы менял (самое выгодное занятие в Византии), — внезапно потерял голову при виде груд золота и серебра и с криком «Аро!» (этим восклицанием открывались ярмарки на Западе) бросился к столам и принялся сгребать все, что только мог. Среди менял поднялась паника, охватившая затем и сбежавшихся на шум горожан. Должно быть, этот бедняга, человек простой и грубый, хотел таким способом возместить убытки, понесенные им и его товарищами из-за непомерных цен на рынках. Закончилось все это печально. Людовик VII потребовал у графа Фландрского выдать ему виновного и приказал без промедления его повесить.

Самому Людовику не терпелось поскорее покинуть Константинополь. Тонкости византийского этикета его раздражали. Сановники, все до одного, украшали себя пышными и нелепыми титулами; самый маленький чиновник именовал себя, по крайней мере, благороднейшим или преблагороднейшим, или даже «hyperperilampros» (человеком самых выдающихся достоинств), что не могло не возмущать короля, считавшего простоту своим долгом. Вся эта толпа льстивых угодников обращалась к нему лишь в самых изысканных выражениях, с нескончаемыми формулами вежливости; но под навязчивой лестью он угадывал презрение и даже предательство: ходили странные слухи насчет переговоров императора с некими таинственными эмиссарами, которых считали турками. И потому Людовик, насколько мог, ускорил отъезд. При прощании Мануил Комнин с радостной улыбкой сообщил ему о том, что получил известие от императора Конрада, который только что одержал в Анатолии великую победу над турками: враг потерял больше четырнадцати тысяч человек.

Крестоносцы успели отойти от Константинополя всего на несколько перегонов, когда поблизости от Никеи встретились с авангардом германской армии: вид у голодного и измученного войска был жалкий. На самом деле в тот день, когда Мануил Комнин сообщил королю Франции о якобы одержанной победе, он получил известие о том, что германские войска потерпели поражение и обратились в бегство. Византийские проводники совершенно запутали их и сбили с толку: перед началом тяжкого перехода через анатолийские пустыни они заверили императора, что достаточно будет взять с собой запас пищи на восемь дней пути. Затем они ночью тайно покинули лагерь, а войскам предстоял бесконечно долгий переход, поскольку на то, чтобы добраться до Северной Сирии, требовалось больше трех недель, и в течение этих трех недель им предстояло двигаться вперед под турецкими стрелами и только с теми запасами пищи, какие были у них при себе. Конрад решил вернуться назад и, глядя на то, как быстро тает в этом безрассудном предприятии его войско, уже подумывал о том, чтобы прервать свой крестовый поход. Он убедился в том, что Мануил Комнин сговорился с турками и вел с ними переговоры в то самое время, как осыпал почестями короля и королеву Франции.

Людовик, желая избежать участи, подобной той, что постигла германского императора, решил избрать более длинный, но и более надежный путь. И, обогнув эти пустыни, которые в любом походе оказывались губительными для жителей Запада, направил свои войска через Пергам к заливу Смирны, чтобы оттуда добраться до Эфеса, Лаодикии и порта Анталии: Иония и Лидия были не такими труднодоступными, как пустынные ущелья, в которых погибла большая часть германской армии. И французский король, со своим громоздким обозом, не мог допустить, чтобы его войско растянулось на слишком большое расстояние. Был отдан приказ сдвинуть ряды, насколько возможно; командование авангардом было поручено графу де Мориенну, дяде короля, и Жоффруа де Ранкону, рыцарю из Сентонжа, который, как мы видели, принадлежал к числу вассалов королевы.

Так им удалось в полном порядке дойти до ущелий Писидии, неподалеку от Кадмоских гор. Король, взявший на себя командование арьергардом, призвал всех бойцов быть предельно осторожными, потому что в тот день, в день Богоявления 1147 г., им предстоял очень опасный путь. Надо было идти тесными ущельями, где им угрожали турки. Что же произошло на самом деле? Ослушался ли приказа Жоффруа де Ранкон? Как бы там ни было, но он рискнул углубиться в ущелья, куда они должны были войти только на следующий день, и потерял связь с основной частью войска. Именно этого и дожидались затаившиеся на соседних холмах турецкие отряды: они выбирали наиболее удобный момент для того, чтобы застать врага врасплох. Основная часть войска, растянувшаяся тонкой цепочкой вдоль обоза, внезапно оказалась окруженной этими легко вооруженными воинами; под градом их стрел войско даже не могло выстроиться для боя, и тогда начался чудовищный беспорядок, раздались крики женщин, поднялась паника. Потребовалось некоторое время на то, чтобы находившиеся в арьергарде король и его окружение осознали происходящее. Король, поспешивший на место битвы, с первого взгляда понял, какое бедствие постигло его армию. В тот день он сумел проявить величайшую смелость и показать себя настоящим военачальником. Именно ему удалось собрать и выстроить войско, направив людей в наиболее опасные места. В какой-то момент он оказался полностью отрезанным от остальных, и своему спасению он был обязан подвигом, достойным быть воспетым в эпосе: ухватившись за ветки, росшие на высоте его роста, он подтянулся на них и вспрыгнул на вершину скалы; а там, прижавшись спиной к каменному склону, в одиночку схватился с осаждавшей его ревущей толпой. К счастью для него, враги его не узнали: в момент неожиданного нападения он был в кольчуге, и при нем были только легкий щит и висевший на боку меч, так что он ничем не отличался от любого из своих людей. Именно это и спасло ему жизнь: нападавшие устали биться, и поскольку уже темнело, турки начали отступать к своим высотам.

На следующий день Жоффруа де Ранкон и его люди, встревоженные тем, что оказались отрезанными от остальной части армии, снова спустились в долину и смогли оценить, какую непомерную цену пришлось заплатить за их беспечность: за это им едва не перерезали горло.

Что же делала Алиенора во время этого страшного эпизода, который, если бы не доблесть ее супруга, мог бы означать конец крестового похода? Никто ничего об этом не знает. Летописцы об этом умалчивают. Неизвестно даже, действительно ли королева находилась в это время, как утверждают некоторые, в том самом авангарде, который проявил такое легкомыслие, или же была, вместе с основной колонной, в той части войска, которая подверглась нападению. Но вполне достаточно того, что провинившимся авангардом командовал один из ее любимых вассалов, чтобы королева разделила с ним ответственность за это происшествие. Не только на нее, но и на всех аквитанцев многие затаили злобу: разве не они, эти безрассудные южане, неспособные выполнить приказ, виновны в несчастье, постигшем христианское войско?